— Отень хочу.
Японец посмотрел на Фандорина, который стоял с совершенно застывшим лицом, словно всё происходящее было ему крайне неприятно.
Михаил Эрастович сказал что-то довольно длинное на странно звучащем наречии, адресуясь к Фандорину-старшему.
— Сорэ ва тасикани соо да кэдо… — будто нехотя признавая что-то, ответил тот.
— Я сограсен. — И японец поклонился сначала Штерну, потом всем остальным.
Труппа разразилась рукоплесканьями, радостными криками.
— Для декораций сегодня же выпишу Судейкина или Бакста, кто свободен, — перешел на деловитый тон Ной Ноевич. — Костюмы не проблема. Кое-что осталось от постановки «Микадо», что-то есть в здешних запасниках, наши предшественники ставили джонсовскую «Гейшу». Остальное сошьем. Реквизитом разживемся в «Театрально-кинематографической компании». Сцену переделаем. Девяткин! Текст в машинопись, по ролям, по папкам, как обычно. Секретность строжайшая! До анонса никто не должен знать, что мы ставим! Лишь дадим в прессу, что «Вишневый сад» заменяется. Обязательно сообщите, что мы нашли более сильную пьесу!
Элиза заметила, что при этих словах Фандорин вздрогнул и даже поежился. Может быть, скромность ему все-таки не чужда? Как мило!
— Выходные отменяются! — гремел Штерн. — Репетировать будем каждый день!
НЕПРОСТИТЕЛЬНАЯ СЛАБОСТЬ
Он был странный, Эраст Петрович Фандорин. В последующие дни Элиза убеждалась в этом все больше. Что она ему действительно понравилась, сомнений не вызывало. Ей, впрочем, редко встречались мужчины, смотревшие на нее без вожделения. Разве какой-нибудь Мефистов, который, кажется, искренне ненавидит красоту. Или одержимый театром Ной Ноевич — тот способен видеть в актрисе только актрису, средство для исполнения своего творческого замысла.
Вожделеющие мужчины ведут себя двумя способами. Или сразу кидаются в атаку. Или — если гордого нрава — делают вид, что остались равнодушны, но при этом все равно стараются произвести впечатление.
Вначале Фандорин вроде бы изображал равнодушие. Во время репетиции, вернее в перерыве, завел какой-то пустячный разговор, со скучающим видом. Что-то такое про кубок королевы Гертруды да про ключи от реквизитного склада. Элиза вежливо ему отвечала, внутренне улыбаясь: какой он смешной, думает одурачить меня этой галиматьей. Ему просто хочется слушать мой голос, думала она. Еще думала, что он очень красивый. И трогательный. Взглянет из-под своих густых ресниц — и покраснеет. Ей всегда импонировали мужчины, которые в зрелые лета не разучились краснеть.
Она уже предвидела, что разговор он прервет, как бы заскучав. Отойдет с небрежным видом, а сам обязательно искоса подсмотрит — что она? Впечатлилась или нет?