Нина усмехнулась.
– Ты просил ротмистра? И назвал фамилию ротмистра?
– Зачем же мне ее называть? Я не думаю, чтобы в одной квартире разместился целый эскадрон ротмистров.
Какое-то время она снисходительно смотрела на него и, наконец, сказала, цедя слова сквозь зубы:
– Эскадрон, разумеется, нет, а вот еще один мог быть, например ротмистр Супиньский, который на время отсутствия коллеги поселился в его квартире.
Кольский несколько растерялся, хотя тотчас же заметил:
– Это очень легко проверить.
– Разумеется, – согласилась Нина. – Перед тобой телефон, а рядом лежит абонентная книга, позвони и спроси.
Кольский подумал и ответил:
– Если ты думаешь, что я этого не сделаю, то ты ошибаешься.
В телефонной книге он нашел номер Корсака и позвонил. Он услышал какой-то незнакомый и грубый мужской голос, наверное ординарца.
– Я бы хотел попросить ротмистра Корсака.
– Пан ротмистр на маневрах, – ответил ординарец.
– А ротмистра Супиньского?
– Пан ротмистр будет только в четыре, – прозвучал ответ.
Он пробормотал "спасибо" и положил трубку.
Нина курила. Он действительно оказался в глупой ситуации. Для доказательства своих подозрений у него были два аргумента, и вот один из них рассыпался у него в руках. Оставался второй. Собственно говоря, и этого достаточно, чтобы убедиться в неверности Нины. Если у нее действительно не было близких отношений с ротмистром Корсаком, должен быть кто-то другой и он был наверняка – Кольский мог бы дать голову на отсечение.
– Вы не могли бы нажать кнопку звонка? – обратилась к нему Нина.
Он молча выполнил ее просьбу. В дверях появился санитар.
– Пригласите, пожалуйста, моего шофера, – распорядилась она.
Когда шофер вошел в кабинет, она спросила его:
– Павловский, ты не помнишь, где я могла вчера оставить свою лису?
– В машине пани не оставила, это точно. По приезде в гараж я убирал в машине и нашел бы. А вчера вы были только у парикмахера и в Константине…
– Действительно, – прервала она его. – Мне кажется, что я оставила ее в Константине, поезжай и забери. Я вернусь домой пешком.
– Слушаюсь, пани, – с усердием ответил шофер и вышел.
В кабинете воцарилось молчание. Нина неторопливо докуривала папиросу. Тщательно загасив ее в пепельнице, она встала, с полуулыбкой на лице кивнула Кольскому головой и, не сказав ни слова, направилась к двери.
Там она задержалась и холодно взглянула на него.
– Нина! – позвал Кольский.
– Чем могу служить?
Он чувствовал себя виноватым, пристыженным, скомпрометированным, осмеянным. Он был уверен, что она изменила ему. Но подобная уверенность с точки зрения рассудка являлась ничем иным, как истерикой. Тени фальшивых улик, потому что это были лишь тени, принял за достаточные доказательства ее вины. В своем воображении он создал теорию, не имеющую никаких реальных оснований, попросту высосал все из пальца. Унизил эту женщину, которая – он должен был себе признаться – сама снизошла до того, чтобы отдаться ему. Снизошла, хотя ее общественное положение, красота и культура предоставляли ей неограниченные возможности в выборе любовника. Ей следовало влепить ему пощечину за его подозрения, проигнорировать молчанием. Она проявила к нему снисхождение уже тем, что захотела объясниться, и сделала это так по-джентльменски, так изысканно и так болезненно, что это подействовало сильнее пощечины. Он вел себя как грубиян, как ревнивый сопляк.