– А вот так себе езжу посмотреть, чем люди заняты, как живут. Что, нельзя?
– Конечно, можно, но смотри, чтобы люди чего плохого не подумали.
– А что плохое они могут подумать?
– Кто это может знать? Может, найдутся и такие, которые подумают, что ездишь к какой-нибудь девушке.
Вильчур рассмеялся, а Прокоп сплюнул, не скрывая своего возмущения.
– На злые языки управы нету, куда мне там к девушкам. В гроб ближе, да и не в голове у меня уже бабские дела.
– Ну, так, может, не себе девушку ищешь, – пытался подобраться к Прокопу Вильчур.
– А для кого это я должен искать? Ты думаешь, что я с ума сошел?
– Ну, может, для Василя.
Старик пожал плечами.
– Почему это я должен искать для него? Пусть он сам себе ищет, ему с ней жить.
– Вот это ты хорошо сказал, Прокоп, но в таком случае мне уже интересно, куда это ты набеги делаешь, что ты там готовишь. Ну, признайся.
Мельник искоса посмотрел на него и улыбнулся.
– Слишком ты любопытный, придет время, и ты узнаешь. В этом все и дело, чтобы для тебя это секретом было.
– Для меня? – недоверчиво спросил Вильчур.
– Именно для тебя.
Ничего больше из Прокопа вытянуть не удалось. Но Вильчур, правда, особенно и не старался: был удовлетворен хорошей новостью для Василя, которую на следующее же утро доложил ему. Не думал он, что Василь примет ее с такой большой радостью: у него даже глаза заискрились, а лицо вспыхнуло.
– Правда, отец сказал, что не хочет в это дело вмешиваться и чтобы я себе сам жену искал?
– Правда. Отец сказал: "Не я буду с ней жить, а он. Пусть сам себе и выбирает".
Василь задумался и покачал головой.
– Да… мудрый отец… Не напрасно прожил столько лет на свете…
И он почувствовал в этот момент к отцу не только еще большее уважение, не только большую привязанность, но и какое-то новое чувство, сердечное и глубокое. У Василя, правда, еще не было никаких конкретных планов относительно своего будущего. Донка понравилась ему с первого взгляда, и с каждым днем это чувство усиливалось. Однако, будучи по натуре очень самолюбивым, он боялся строить какие-нибудь планы, по крайней мере до тех пор, пока у него не было уверенности, что на пути их выполнения он не встретит решительного отказа отца или насмешки со стороны Донки.
По ее поведению он совершенно не мог понять, как бы она отнеслась к тому, если бы он начал откровенно за ней ухаживать. Девушка была веселая, живая, как ребенок, со всеми приветлива, для всех у нее была готова улыбка на устах в ответ на шутку или доброе слово. Но уверенности в нем не было. Уже не раз у Василя на кончике, языка был вопрос, нравится ли ей кто-нибудь из молодых людей, и всякий раз у него не хватало смелости задать его. Он боялся услышать такой ответ, который придется не по душе ему, боялся того, что, может быть, в городе Донка оставила парня, о котором вспоминает. Поэтому не мог он найти в себе внутренней отваги даже на то, чтобы признаться себе: ни одна мне так не нравится, как она, и ни одна не может стать моей женой, кроме нее. Были и другие сомнения: захочет ли такая интеллигентная, образованная городская девушка, почти девочка, выйти замуж за простого сельского парня, который даже в городах не бывал и обхождения никакого не знает. Не ушло от внимания Василя и то, как две недели назад, когда на мельницу заехал по дороге пан Латосик, районный писарь, она повязала на голову шелковый платочек, разговаривала с ним как-то иначе и смеялась больше, да и Латосик вроде бы на минуту заехал, а просидел до самого захода солнца.