«Но я- то знаю, что я не шпион, — одернул сам себя поручик. — А значит, рядом должен действовать кто-то, кому выгодно перевести подозрения на подходящую персону. То есть — на меня. И кто же это может быть?…»
«Старых» офицеров Александр отмел сразу: не верил он в такую подготовку, при которой можно долго ходить под смертью, но не раскрыть себя. Оставались новички вроде него самого. А их было совсем немного: корнеты Барышников, Летихин, Парвусов, Сотников, поручики Ильин, Северцев, фон Минден…
Фон Минден.
Память послушно выдала Александру целый ряд «снимков». Вот он сталкивается со взъерошенным, раскрасневшимся рыжим поручиком у дверей Мещерякова, вот тот же персонаж, но белый как полотно у дверей ватерклозета в посольском особняке в прошлое Рождество после самоубийства чиновника Кобылкина, вот смазанное лицо фон Миндена за спиной лицедействующего Еланцева, вот он же нависает над столом, где в суповой миске сражаются два Мотиных скорпиона, увлеченно наблюдая… Наблюдая или кося глазом на них с Зацкером, беседующих о перевозимых в гробах наркотиках?
«А ведь поручик-то подъедается при интендантстве! — едва не вскочил с постели Бежецкий. — А значит, знает, какие грузы и откуда придут! Это военная тайна, но он-то — свой человек. Вот и обстрел под Гератом!..»
Молодой человек вспоминал факты, выстраивал их в цепочку, и с каждым вспомненным им случаем ему казалось, что вина рыжеволосого поручика доказана. Даже рыжина его волос, такая обычная для обитателей Британии, легла в фундамент обвинительного заключения!
С радостной мыслью, что только что раскрыл глубоко законспирированного шпиона, он и уснул далеко за полночь. И во сне ему снилось, как он, подобно обожаемым в отрочестве героям детективных романов, крадется по крышам домов за неуловимым шпионом, разрушает его хитроумные планы, спасается из коварных ловушек…
* * *
— Вот о чем вам нужно, поручик, записать для потомства…
Офицеры стояли на крошечной площадке, прилепившейся с одного края к отвесной скале, а с другого — переходящей в широкую каменистую осыпь, круто спускающуюся к дороге, зажатой между гор.
А по дороге медленно текла людская река…
Толпы — иначе не назвать — понурых, покрытых пылью людей брели кучками и вразнобой, уныло пыля ботинками по лишь отдаленно претендующей на асфальтированную дороге. Кто-то нес винтовку на плече, как лопату, кто-то — закинутой, как положено, за плечо, кто-то, вероятно, примостив поклажу на один из автомобилей, время от времени проталкивающихся сквозь людское скопление, шагал налегке. Колеса и подошвы поднимали столько белесой пыли, неподвижно висящей в безветрии, что люди и машины, казалось, плыли в молочном киселе. Словно посланцы из прошлого, вдоль колонны то в одну, то в другую сторону проезжали всадники на конях, сплошь сивых от оседающей на шерсть известковой взвеси.