Словно не замечая смятения, отразившегося в глазах молодого офицера, мужчина прошелся по комнате, бесцельно прикасаясь пальцами к тисненным золотом корешкам старинных фолиантов, многочисленным бронзовым безделушкам на полках, темной от времени резьбе шкафов… Когда он остановился и обернулся, их с Сашей разделял стол. Будто граница, рубеж, дуэльный барьер.
— Вы любите мою дочь? — прозвучало резко, как выстрел.
Бежецкий смешался. В лице господина Головнина уже не было той приветливости и сердечности, глаза смотрели холодно и оценивающе. Перед Александром стоял не радушный хозяин, отец любимой девушки и приятный собеседник. В один миг он превратился в человека, привыкшего требовать и повелевать.
— Да… Но…
— Извольте отвечать четко. Вы же военный человек.
— Да, я люблю Настю.
— Этого-то я и боялся, — после долгой паузы, в течение которой пожирал лицо гостя глазами, пробормотал Александр Михайлович.
Взгляд его внезапно потерял бритвенную остроту, глаза стали тоскливыми, словно у больной собаки. Он ссутулился, и Саша вновь поразился перемене: перед ним стоял усталый, пожилой человек, почти старик.
— Присаживайтесь, — указал он в кресло и уселся сам, не дожидаясь гостя. — Разговор будет долгим. Курите, — открыл он сигарный ящик, но вовремя спохватился: — Да, да, я помню…
Когда он подносил спичку к кончику тонкой сигары, руки у него заметно подрагивали.
— Понимаете, Александр, — произнес он, следя за струйкой дыма, — я совершенно разорен…
* * *
— Понимаете, Александр, — произнес господин Головин, следя за струйкой дыма, — я совершенно разорен…
Видя, что гость никак не отреагировал на его слова, он продолжил:
— Моя жена, мать Анастасии, очень больна. Вы знаете об этом?
— Да, Настя говорила мне, — пошевелился Саша в кресле. — Но какое это?…
— И вы знаете, чем она больна?
— Что-то с легкими… Настя сказала, что она на водах. В Карлсбаде, кажется.
— В Карлсбаде, — кивнул головой Головнин. — Но не на водах. Наши врачи диагностировали у нее энфизему,[11] прописали консервативное лечение, но в Австрии… Короче говоря, у моей супруги рак легкого в крайней стадии. Необходима операция, однако только подготовка к ней и предыдущее лечение съели почти все мое состояние. Вы думаете: «А как же все это?…» — саркастически ответил Александр Михайлович на недоуменный взгляд Бежецкого, обводя рукой окружающую их обстановку. — Все это — тлен, суета, ерунда… Этого не хватит, чтобы оплатить и неделю содержания в Карлсбадской клинике. Да и вообще… Имение и дом заложены, я весь в долгах… И даже если я как-то выкарабкаюсь из ямы, то никак не смогу обеспечить дочери пристойное приданое.