Не привыкшие к пассивной тактике гвардейские части начали лениво окапываться, поглядывая на это самое препятствие – неиссякаемый поток беженцев. Генералы не торопились, их задача была освободить город, а не превращать его в развалины. Горячие головы вымирающего племени авиаторов, желающих, почем зря, получить медали, быстренько охладили, ограничив их стремления десятью патрульными дирижаблями разведки. У кого работы, как всегда, хватало через край, так это у «патриотической полиции». Пять тысяч специалистов, пригнанных из периферии, во все глаза выискивали среди беженцев дезертиров из собственного министерства. Маршал информации и пропаганды через передвижную телевизионную станцию обратился к восставшим, и предложил капитулировать, выдав своих главарей, однако, ответа не получил. Его локальное выступление уже через три часа после начала, было подавлено введенной в строй столичной радиотелевизионной мощью, находящейся в руках повстанцев. Штаб Объединенных Революционных Армий призвал армию, флот, авиацию и мирное население перейти на сторону народа. Вот тогда генералы запаниковали.
У консервированной рыбы не было вкуса, запаха тоже, однако Лумис жевал не торопясь, еще со времен юности он знал цену пищи и еще он знал: в осажденном городе эта цена будет расти при любых начальных условиях. Посему, он скрупулезно работал вилкой из дерева под названием липон, очень дорогого дерева. Кто-то из подчиненных приволок целый набор аристократической посуды, в том числе эту вилку. Была она украдена или подобрана в горящем доме, не имело значения, с момента начала войны с правительством, мораль изменилась. Она стала очень пластична эта мораль. За считанные дни Лумис лично убил или искалечил, а это в условиях военной медицины равнозначно, несколько десятков человек, больше, чем за три предыдущие цикла. Совесть возмущалась по этому поводу, но логика войны считала моральным. Мораль мирного времени убийство не допускала, считая преступлением, но тот, кто в условиях боя действовал по обыденной морали – погибал. Лумис знал, что переключатель морали имеет еще несколько диапазонов в обоих направлениях, то есть, к высшему гуманизму и к людоедству близких людей. Этот переключатель срабатывал от изменений в окружающем мире. Лумис радовался, что судьба, покуда, берегла его от больших катаклизмов. На своем веку он знал несколько людей, у которых переключатель морали щелкал произвольно, от внутренних импульсов. Такие искренне недоумевали попадая в камеру смертников за убийство случайного, не так посмотревшего прохожего, либо, напротив, с удивлением ощущали в спине лезвие ножа помилованного противника.