— Откройте — санэпидстанция!
Раздается щелчок, Леннокс врывается в подъезд. Взлетает по лестнице и барабанит в дверь квартиры, где был всего двое суток назад. Открывает взволнованная Стэрри. При виде Леннокса глаза у нее едва не выскакивают.
— Какого черта ты тут де…
Закончить фразу Стэрри не дано — Леннокс бьет ее лбом в лицо. Тошнотворный хруст и красный фонтан говорят о том, что он сломал Стэрри переносицу. Стэрри кричит, сгибается пополам, пятится, матерится по-испански. Сквозь пальцы одна за другой падают увесистые капли густой крови. Левой рукой Леннокс хватает Стэрри за волосы, вваливается в квартиру, бьет Стэрри головой о дверной косяк. Стэрри сползает на пол, остается лежать и стонать. Леннокс закрывает за собой дверь.
Из гостиной, прихрамывая, выбегает Робин, глаза у нее мокрые, красные.
— Рэй! Где Тиа? Она в безопасности? — Взгляд Робин падает на Стэрри, слова замирают на языке. — Что ты сделал?
— То, что должна была сделать ты или какая другая сволочь, причем очень давно. Кто еще в квартире?
— Никого… Что случилось? Где Тианна?
До Леннокса вдруг доходит: раньше он никогда не бил женщин, если не считать толстухи, которую пришлось осадить; дело было на вокзале Саут-Сайд, девица, вероятно, будучи под кайфом, откусила кусок уха какого-то болвана из числа дежурных. Нет, Стэрри не женщина, она грязная тварь, как Диринг и иже с ним.
— В доме есть оружие?
— Нет… — Глаза у Робин — хоть сейчас на Хэллоуин. Будто она плакала, потом вздумала воспользоваться подводкой для век, а что сначала надо умыться, ей в голову не пришло. Леннокса тошнит: он чуть не переспал с этой женщиной; тошнота усиливается при мысли о ее дочери и о собственной невесте.
Робин прижимает к груди кулачки.
— Где Тианна?
— Тианна в полном порядке. С моими друзьями. Что с тобой сделали? Где тебя держали, черт возьми?
— Это все Ланс… Он сказал, мои проблемы с наркотиками требуют посторонней помощи… вмешательства, — заикается Робин, застывает с открытым ртом, осознав бредовость утверждения. — Они же мои друзья… они знали, что для меня лучше.
Я…
Робин умолкает — исчерпала все аргументы. Ленноксу она представляется этакой фабрикой слез, ею владеет нелепое убеждение: если плакать достаточно долго, можно в конце концов исторгнуть самую причину боли. В отличие от типично мексиканского лица Стэрри, скуластого, с пухлым сочным ртом, который еще соблазнительнее становится в гневе, тонкие англосоксонские черты Робин в аналогичной ситуации скукоживаются, мельчают; в данный момент в ней что-то от крыски. Для нас англосаксов, проявления гнева неприемлемы, они нас уродуют; невозмутимая ироничность — вот что мы должны практиковать, приходит к выводу Леннокс. Черты Стэрри, напротив, мельчают от страха. Леннокс поднимает ее с полу, тащит в гостиную, сгружает в кресло.