Еще через сутки — они показались Плахову томительной вечностью комфортабельный поезд-экспресс доставил его в столицу. Здесь начиналась его заокеанская эпопея. Здесь, в кругу восторженно встретившей его семьи, среди радушных друзей, среди коллег-сослуживцев ему предстояло нести свой страшный крест.
Долгое путешествие по морям и океанам не принесло Плахову успокоения. И вовсе не потому, что пришлось страдать от морской качки или переживать ненастную погоду. Она была лояльной к пассажирам теплохода. Море оставалось спокойным, солнце — по-тропически горячим и ярким, воздух — влажным.
Плахов почти не выходил из каюты. Он беспрерывно думал о злых и жестоких превратностях судьбы, так круто повернувших теперь всю его жизнь. В гнетущие раздумья врывался тяжелый хмельной сон, а потом следовало не менее тяжелое похмелье.
Плахов панически боялся. Страх разоблачения не давал покоя, мучил днем и преследовал кошмарными сновидениями по ночам. Не раз поздним вечером и глубокой ночью, когда теплоход плыл в Южно-Китайском море и Малаккском проливе, поднимался сильный муссонный ветер, и тогда Плахову, сумрачно взиравшему из окна каюты на сплошную стену дождя, приходили мысли покончить со всем этим кошмаром. Но утром ветер стихал, море успокаивалось, и к нему возвращалась неистребимая страсть к жизни. И жалость к себе. И надежда на то, что все может закончиться не так уж плохо, как ему казалось. Не хотелось думать о себе, как о слабовольном человеке, который оступился, потерял твердую опору под ногами.
Великая жалость к себе, к своей несчастной судьбе овладевала тогда Львом Михайловичем, и связь с ЦРУ казалась ему черной несправедливостью. Именно в такие минуты — он не хотел себе признаваться — и появлялось откуда-то из глубины желание подзаработать на подневольном сотрудничестве с американцами.
Предатель? — нет, так о себе Плахов не думал. Он не считал себя человеком с враждебной идеологией, с низкими моральными качествами, психологически созревшим для измены. Нет, не родство души, не честолюбие, не корысть определяли то запутанное положение, в котором он очутился. Плахов готов был расплакаться от собственного бессилия.
Время лечит. Оно по-своему лечило сотрудника Первого Главного управления КГБ. Уже на подходе теплохода «Ярослав Мудрый» к Босфорскому проливу он принялся успокаивать себя надеждами на то, что ему, несмотря ни на что, удастся освободиться из капкана, который, захлопнувшись в Бангкоке, сейчас сжимал его в своих стальных объятиях. Он пойдет к тайнику, который заложит для него московская резидентура ЦРУ, возьмет то, что в нем будет оставлено американскими разведчиками. Он утешил себя тем, что его интересуют не столько деньги, которые в тайнике окажутся, сколько то, что может раскрыть его, Плахова, если бы контрразведка обнаружила контейнер. Ну, а потом он решит, что делать. Во всяком случае, служить ЦРУ он не намерен. По крайней мере, длительный срок. Он попытается избавиться от своих обязательств. Может быть, просто уйдет из разведки. Найдет какой-то подходящий предлог и сообщит об этом американцам. Тогда они, наверное, потеряют к нему интерес и оставят в покое. В конце концов, не навечно же судьба связала его с разведывательной службой! Однако вначале он вытянет у американцев побольше, а, возможно, и узнает что-то такое, что сделает его героем в глазах своих, когда он придет к ним с информацией о ЦРУ.