только эта печаль, которая ужасней любого страха, потому что она — вечна.
Пел эльф. Сомнений не было. А ещё через миг Гарав стряхнул наваждение и крикнул:
— Эй, не ходи сюда! Тут гауры, беги!
Конечно, «беги» — это было сказано просто так. Куда от них убежишь. Но не предупредить певца со странным и прекрасным голосом Гарав не мог.
А песня продолжала звучать! Казалось, поющего нисколько не беспокоит посланное ему явно нешуточное предупреждение — и он переживает лишь свою же песню, по сравнению с которой всё вокруг — тень…
— Одолел я Мост Срыва и смертный плен,
Одиночество горьких дорог,
Но страшит юной девы,
Забывшей меня, приговор:
Там под камнем в далеком кургане спит,
Та, что радостью мою навеки хранит,
Та, что помнила мою любовь:
Рианнон, что всех прекраснее,
Рианнон, что всех печальнее,
О Рианнон, что всех несчастнее.
Слова Анариэль Ровен.
— Чёрт, — сказал Гарав по–русски. И…
Да что это такое, не может быть?!
Гауров на тропе не было.
Ни единого.
А туман сполз в стороны — и Гарав увидел приближающуюся фигуру, словно бы окутанную серебристым сиянием… с еле заметными алыми искрами.
Мальчишка отставил щит, отложил арбалет и наконец–то стащил шлем. Ночной воздух оказался не таким уж душным — он обмахнул лицо приятной прохладой, Гарав на миг зажмурился от удовольствия… а когда открыл глаза вновь — странный певец стоял в нескольких шагах.
Да, несомненно, это был эльф. Причём какой! Могучий стройный атлет возносился над Гаравом на две головы. Да что там невысокий Гарав — эльф далеко превосходил ростом и высокого Эйнора, да и большинство виденных тут мальчишкой самих же эльфов. Странные серебряные волосы, схваченные тонким обручем красного металла с синим камнем–звездой, водопадами рушились на широкие плечи, укрытые тёмным плащом, сколотым излучающей голубой свет брошью из драгоценного камня. Плащ почти скрывал его фигуру, видны были только рукоять меча (на ней лежала рука в кожаной перчатке с сияющими перстнями) и носки мягких сапог.
Эльф смотрел на человеческого мальчишку сверху вниз внимательными серыми глазами — большими и полными спокойного страдания. Гарав именно так и подумал, зачарованно глядя в них: спокойного страдания. Того, которое стало привычным. Не меньше сделалось — нет. Лишь превратилось в часть жизни. Неотъемлемую, от которой эльфа не избавит и смерть.
И Гарав вдруг понял — волосы эльфа не серебряные. Они просто седые.
Заговорить Гарав не успел.
— Илльо, ты?! — мелодичный голос эльфа был удивлённым.
— Я… — Гарав кашлянул. — Нет, я… я не Илья… — он удивился: откуда нолдор — а это несомненно был нолдор! — знает русское имя?!