Особую сладость Холодянину доставил бы ответ: «Без тебя знаю. Скажи чтонибудь новое». Вместо этого он вынужден был вопрошать, умело дозируя шум и ярость:
— Кто посмел? Кто эти выродки?..
Стефанов лелеял и холил туманную многозначительность:
— Фамилии называть рано. Будем прощупывать все варианты. Сейчас главное — осторожность.
Здесь надлежало отвечать прочувствованно и тихо:
— Спасибо. Я предупрежу Генриха Романовича.
Расставались почтительно, с глубоким взаимным презрением.
— Да, кстати, — как бы спохватился Холодянин, — а фамилия Безукладников вам ничего не говорит?
— Что значит «не говорит»? — Стефанов почти оскорбился, будто речь зашла о его любимом тяжелобольном родственнике. — Безукладников Александр Платонович. Очень даже говорит. А скоро еще больше скажет…
В итоге Холодянин отбыл обедать в сильно улучшенном настроении, с чувством удачно сбагренной черной работы, для которой, собственно, и существуют в мире всякие стефановы. Стефанов же, сытый пока лишь результатами своих нелегальнослужебных прослушиваний, знал о покушении ровно столько, сколько успел наболтать по телефону некто Безукладников, а потому испытывал досаду, схожую с изжогой, оттого, что его единственный источник информации известен не только ему. Тем сильнее в нем сгущалась решимость не делиться добычей ни кем — ни с дошлым Холодяниным, ни даже с собственной конторой. По тому адресу, на Кондукторской, пряталась и мерцала какая-то выгода, а нюх на выгоду Стефанов имел почти волчий.
Утром этого же дня коммерсант Немченко наконец завершил свою домашнюю отсидку. Поскольку дьявольский умысел, принесший ему наволочку с деньгами, больше никак себя не проявлял, Сергей Юрьевич отважился возвратить Шимкевичу долг. Уходя, он пообещал Ирине вернуться не поздно и повезти ее вечером во французский ресторан, запланированный еще с Рождества. При этом взглянул с такой отчаянной тревогой, словно прощался навсегда. Вопросов она не задавала — спрашивать и откровенничать у них было не принято.
Ирина за год с небольшим так и не привыкла до конца к Немченко: к спиртовой резкости его дезодоранта, к безволосой мускулистой груди и рукам. С ним жилось приятно — и как-то чужевато. Она скучала по Безукладникову, казавшемуся в разлуке таким трогательным. Но сейчас вдруг взять и отказаться от своих новых высоких туфель и дорогих баночек с кремами, от этого горьковато-сладкого сыра и чудного кофе с белой капелькой ликера «BAILEY`S» вместо молока, от зеркальной ванной и сегодняшнего ресторана — она уже не смогла бы ни за что.
…Шимкевич взял деньги с холодной рассеянностью и, не считая, спрятал в сейф.