Чуть западнее Воскресенска его разбудил напряженный разговор Стефанова с каким-то широченным бритым затылком на переднем сидении.
Они стояли с включенным двигателем у обочины шоссе.
— Тебе это будет дорого стоить, — предупреждал затылок.
Он потушил сигарету о приборную панель «Мерседеса».
— Сколько?
— Сам прикинь. Ты теперь спрыгиваешь по-любому. Если не пришьют. А мне что — голым задом об лед?
— Сколько? — настаивал Стефанов.
— Сто косарей как минимум. Наличными или на предъявителя.
— «Как минимум»… Точнее нельзя?
— Сто двадцать — и я тебя не видел.
Полковник горестно вздохнул, как может вздыхать только очень порядочный, мягкий человек, глубоко страдающий от жадности вымогателей, и полез куда-то во внутренний карман.
Безукладников успел зажмуриться и втянуть голову в плечи за секунду до выстрела.
Когда он открыл глаза, бритый затылок уже аккуратно сползал по диагонали вправо.
Остаток пути до Москвы они преодолели на знакомой синей «Тойоте».
Глава пятнадцатая
ГЛУБИНА РЕЗКОСТИ
Нормальный мужчина вполне неказистой наружности Яша Исаакович Рывкин, будучи уже в зрелом возрасте, однажды подслушал краем уха два слова, от которых он просто сошел с ума. Но лучше по порядку.
Помимо того, что Яша Исаакович недурно умел чинить отечественные телевизоры и сносно зарабатывал этим на жизнь (себе, обожаемой супруге Асе Евсеевне и дочке Марине), он еще увлекался черно-белой фотографией.
Имея свой маленький, но гордый парк фотокамер (школьная 15-рублевая «Смена 8» и тяжеленький дальномерный «ФЭД», аналог немецкой «Лейки»), Яша Исаакович прилежно снимал воспаленные городские закаты и причесанные девочковые портреты. Изредка его добычей становились смазанные, боязливые ню Аси Евсеевны — творческие порывы мужа заставали ее врасплох то выступающей из ванны, то натягивающей толстые трикотажные колготки.
Воскресными утрами при любой погоде Рывкин ездил на трамвае в один укромный скверик, облюбованный воробьями и самопальными фотографами, где можно было прикупить всякие дефицитные стеклышки-фильтры, хитрые адаптеры или ворованную заводскую фотобумагу, а главное — послушать высказывания прожженных знатоков. Они обычно тусовались элегантной могучей кучкой, небрежно курили и вполголоса решали судьбы мирового фотоискусства. Яша Исаакович позволял себе притулиться где-нибудь с краю либо за спинами этого консилиума, согревая на груди под драповым пальто свой престарелый «ФЭД». Вот так он и уловил сочетание слов, потрясшее робкий разум. Это были слова:
«бриллиантовость изображения».
Ничего прекраснее он просто никогда не слышал.