— Кликните его, пора к столу.
— Мы звали. Он не слышит: морем увлекся, — весело щебетала Ира.
— Что значит не слышит? — с поддельной строгостью заговорил адмирал Инофатьев. — Скажите — адмирал приказал.
Я встал с камня и по крутым ступенькам, выдолбленным в глиняном обрыве, стал подниматься в гору. Ира и Марат шли мне навстречу, они были еще наверху, невидимые мной, но приглушенные голоса их долетали до моего слуха.
— Странный он, смешной, — простодушно говорила Ира, очевидно, в мой адрес.
— Вот не нахожу, — добродушно возразил Марат и прибавил: — И, наверное, способный.
Мне стало не по себе, захотелось сию же минуту уехать в Ленинград.
— Курсант Ясенев, вы что ж это отстаете от коллектива? — пожурил меня адмирал Пряхин.
— Загляделся… на море, — неловко пытался оправдаться я.
— Море, друг мой, не картина Айвазовского, на него не заглядываются, — мягко поучал Пряхин.
— На картине оно совсем не такое, — робко заметил я и в замешательстве оглянулся.
Пряхин остановился, обернулся к морю. Солнце, багровое, сочное, подожгло западную сторону неба и теперь купалось в позолоченных им же волнах. Пряхин, сняв фуражку, постоял молча минуты две — я не видел его лица, — затем повернулся ко мне и задумчиво сказал:
— Ты, пожалуй, прав: на картинах такого моря нет. — Он надел фуражку, застегнул пуговицы белого кителя, добавил уже другим, деловым тоном: — А теперь пойдем перекусим.
Я наотрез отказался, сказав, что мне надо уезжать.
— Почему? — он поднял удивленные глаза и нахмурился. — Вы что, поссорились?
И он посмотрел на меня так, словно в чем-то подозревал. Трудно было обмануть этот проницательный взгляд. Я ответил, что там, в училище, меня дожидается земляк. Будет волноваться. Адмирал озадаченно покачал головой и сказал, что его шофер отвезет меня.
Ира, прощаясь, многозначительно пообещала:
— А карточки получите через пять лет. Я сама вам вручу. — Она протянула маленькую тонкую руку, и на лице ее мелькнула вроде бы виноватая улыбка.
Неужели она догадалась, что я слышал разговор обо мне?
Высокая, стройная, она стояла у калитки и смотрела на меня. Я захлопнул дверцу. «Победа» рванулась. Синее платье с белым бантиком мелькнуло у калитки и растаяло. Мне стало грустно. Через пять лет она передаст мне карточки. Прикинул в уме — тысяча восемьсот дней. Почти вечность!
…Но вот пролетели эти пять лет и уже не кажутся вечностью. Я видел море и корабли, я плавал в штормовую погоду. Эти годы сделали меня моряком. Я, наверное, очень изменился — я сужу об этом по Марату: он сильно возмужал и окреп, сделался каким-то другим, совсем непохожим на того юношу, которого я встретил пять лет назад.