Мальцев затрясся при виде буксира, спешившего к траулеру, к нему.
После схватки со страхом — некоторое время траулер бесновался — команда, вспомнив о редкости острых ощущений, об открывающейся возможности рассказать на берегу случившееся и о приближающемся норвежском береге, развеселилась.
Показывая пальцами на матросов буксира, орали друг другу:
— Гляди на того длинного! Верно, старый волк. Небось, на берегу качается. Без водяры пьян.
Рыбаки со стажем с насмешкой смотрели на молодых.
Капитан, грызя ногти, сказал:
— На берег не сходить, запрещено. Они, эти самые норвежцы, посмотрят, что у нас там с винтом стряслось, — и в путь.
Раздался свист:
— Вот-вот, попадаешь в первый раз за границу, так даже поглядеть не успеешь, а у них, говорят, бабы размером больше, чем в Сибири.
Мальцеву вдруг захотелось послать все свободы ко всем чертям, позубоскалить с ребятами и завалиться спать до утра. Захотелось быть как все… и он злобно усмехнулся невозможному. Известно ведь — от себя не убежишь. Грустная эта мысль владела им до прибытия траулера в маленький порт. Траулер, частица Советского Союза, болтался метрах в семи от Норвегии. Нужно было проплыть эти метры в ледяной воде, чтобы превратиться из государственной собственности в свободного человека. Семь лет мечты стояли перед семью метрами воды.
Мальцев вышел из кубрика на палубу, когда на вахте должен был стоять москвич Серов, потомственный алкоголик, человек, больше всего презирающий трезвых и работающих.
Мальцев был гол, его тело, казалось, светилось в черноте воздуха и воды: одежда, пальто, маленькая летная сумка, завернутые в брезент, дрожали в руке. Серов, закутавшись в офицерскую плащ-палатку, сладко сопел. Чувствуя, что теряет секунды, — тело могло одеревенеть, — Мальцев отчаянным, испуганным усилием воли заставил себя решиться. Перед тем как соскользнуть за борт, рука Мальцева впервые за все свое существование сделала на груди знак креста, а мысль, последняя мысль Мальцева в СССР, была обращена к спящему Серову: «Прощай, забулдыга, больше пей, да меньше думай!»
Пришел в себя Святослав уже в Норвегии. Вытащив из кармана пальто припасенную бутылку водки, он, не отрывая губ от горлышка, высосал ее. Мальцев праздновал и грелся. Он был как будто на свободе.
К нему никто не подходил, не арестовывал. Мальцев оделся, разорвал подкладку пальто, вытащил паспорт и стодолларовую бумажку — только за нее могли дать по закону, что остался позади, несколько лет лагеря! А тут хоть бы хны! Не может такого быть! Не может. Его должны остановить. Надеть наручники, узнать, не шпион ли он. И он тогда закричит, что требует политического убежища.