— Консерватор.
— Что? Что ты хочешь этим сказать? Может, ты коммунистка?
Таня испугалась, стала целовать.
— Глупый, ты, глупый, глупый…
Когда страх его потерять растворился в нежности, она сказала с тем женским мурлыканием в голосе, перед которым не может устоять мужчина:
— Нет, я просто думаю, что патриархат слишком уж силен…
И Мальцев нарочито рассмеялся.
ОТ РАБОТЫ КОНИ НЕ ДОХНУТ
Марна. Он смотрел на грязную воду с легким недоумением. Это сильное имя не подходило к тщедушной речонке. Мальцев не счел увиденное очередным разочарованием — ну, мелкая вода, вот и все. Вообще было странным, что люди, жившие в стране близких горизонтов, смогли превратиться в большой народ. Глядя на Марну, Мальцев вспомнил, что он встречал многих, ценивших французов за то, что они взяли Москву. Один колхозник, ловивший с ним рыбу на берегу Волги, даже уверял, что «если бы французы нас тогда победили, то, значит, крепостного строя давным-давно не было бы, до срока его бы изничтожили, и тогда, сам понимаешь, землю бы поделили по-человечески — и не было бы теперь у нас дурной власти… во, даже не клюет». Мальцев так и не понял, почему Наполеон, даже если б решился отменить крепостное право, сделал бы это «по-человечески». Но было ему не более понятно, откуда подобная мысль проникла в череп колхозника. В сущности этот не старый еще дядька мечтал о том, чтобы парень с Марны приволок с собой в Россию французскую революцию. Подумав об этом, Мальцев усмехнулся: «Мы теперь как будто поменялись ролями. Если мы притащим сюда свою революцию, то уж вы попоете».
За спиной Мальцева тянулись здания конвейерного завода. Таня сказала, что, прежде чем быть принятым, он должен пройти экзамен. Дрожь толкала кожу спины вверх и вниз. Идя по широкой бетонной полупустой автомобильной стоянке, он старался думать о власти, государстве, демократии, авторитарности, тоталитарности, о внерыночном распределении прибавочного продукта — но в его зрачки обеими руками продолжал упираться образ промышленника с цепью на животе-шаре, только початой сигарой в слюнявом толстом рту и хитрыми беспощадными глазами.
Новое наважденье! Перед этим образом были бессильны знания Мальцева о развитом либерально-буржуазном обществе. Он понимал — и именно это приносило боль. Изо рта капиталиста вылетали и повторялись издевательские слова: «Хочу — выгоню, хочу — не выгоню». Мальцев потеребил свою большую белокурую бороду: «А, будь что будет». Анонимные акционерные общества были для Мальцева абстракцией. Он шел к заводу и не мог не думать о его хозяине. В Союзе хозяином везде и всюду было государство. Хозяин был безличным. Директор завода подчинялся хозяину, похожему на судьбу. Директор выгонял как хотел, но и его могли перебросить, выгнать, даже посадить. Капиталист же был свободен. Опять свобода. Он хотел ее, а она застревала в глотке.