Во время этого рассказа в палату зашли наши союзники — грузинские офицеры — принесли фрукты и коньяк. Хорошо выпили, начали вспоминать последний бой, я разгорячился, начал критиковать действия грузинских подразделений. Майор Титилеби спросил: «Так ты что, считаешь всех грузинов трусами?» «Нет почему же. Вот командир Ахалцихского батальона — весь батальон разбежался, а он один до конца оставался с нами. Я слышал как он кричал — сотник, я тут, я не убежал, я с вами». Титилеби почесал затылок: «Однако, на всю Грузию один храбрый грузин оказался и у того фамилия Шевченко». Я поперхнулся коньяком: «Как это?» «Все очень просто, у него отец украинец, а мать наша, грузинка».
Дмитро Корчинский
В тбилисском аэропорту мы погрузились на пассажирский самолет, переполненный людьми в камуфляжах, ящиками с боеприпасами и консервами, оружием, и вылетели на Сухуми. Мы летели ночью, чтобы самолет тяжелее было сбить. Однако, сесть нам не удалось — сухумская взлетная полоса обстреливалась. Мы возвратились в Тбилиси и ночь провели под самолетами на теплых бетонных плитах. Из Сухуми всё-таки смог вылететь какой-то самолет, из него выгружали раненных и только здесь я начал чувствовать войну, то удивительное ощущение под ложечкой и ту удивительную отстраненность ума, которые всегда появляются в присутствии смерти. Там ночью на бетонных плитах взлетной полосы я изобрел для себя критерий, которым возможно отличать по-настоящему высокое искусство. Это то искусство, которое может быть воспринято в пограничных душевных состояниях. Я старался мычать какие-то мелодии и все они только раздражали меня. Я вдруг понял их фальшь, неадекватность, необязательность. Но старинная, щемящая мелодия «Черная пашня испахана» нашла мое сердце. Те, кто составил ее, знали эти состояния, они вынесли их из пограничья. Это было настоящее. Чистая щемящая печаль и мужество этих нот поражали. Эта мелодия, звучащая в моем сердце, воспоминания о ней, осталась сильнейшим эстетическим переживанием моей жизни.
Первый, кого я увидел, когда мы, наконец, прибыли в расположение батальона, был отец Роман — наш капеллан. Он был страшно перепуган предыдущими событиями и это читалось в его глазах. Из-под рясы виднелись зеленые штаны его «афганки», а в карманах он носил по гранате.
— Епископ абхазский, — сказал он, — предложил мне служить вместе с ним. Поверьте, это очень важно. Но если вы прикажете, я буду и дальше пребывать вместе с хлопцами.
Я мог бы приказать, но тогда бы он умер от страха.
— Хорошо, — сказал я, — два раза в неделю вы будете докладывать командиру подразделения.