Эти сложные чувства Аврора проявляла тем, что хлестала по щекам прислугу, или изображала мигрень, чтоб все её жалели и утешали. Только в один прекрасный день она не выдержала и сказала Тюльпану, когда они пошли собрать землянику к обеду:
- Тебе не стыдно, в двух шагах от колыбели сына ведешь себя как свинья!
- Но он же спит, как сурок! - удивился Фанфан этой атаке. - И вообще это не мой сын!
- Ах ты мерзавец! Ты прекрасно знаешь, что твой! Не видишь, чьи у него глаза?
- Твоей матери.
- У нашей матери глаза были черные!
- Ладно, я скажу Деборе, чтоб была потише, а то будит Оливье!
- Она все делает назло, и я её за это ненавижу!
Но было бы ошибкой в это верить. Также как не было правдой, что Аврору ненавидела Дебора. Сестры прекрасно понимали друг друга. Болтали вместе бесконечно, и разговоры становились тем дольше, чем больше становилась заметна беременность Деборы, чем больше та удерживала Дебору дома и чем меньше та ходила с Тюльпаном на прогулки.
Аврора довольно наблюдала, как с каждым днем растет живот сестры. В конце июля он стал уже похож на бочку, чем Аврора и воспользовалась, в одной из долгих бесед посоветовав избегать в дальнейшем отношений с Фанфаном.
- Ты думаешь? - воскликнула Дебора.
- А что, ты хочешь потерять ребенка?
- Нет, полагаю, ты права! - допустила Дебора, причем даже с каким-то облегчением. - Этот наездник может натворить дел!
И заявила, что все сделает как надо.
Мы с вами знаем, чего стоят такие решения. Жаркие августовские ночи заставили - неважно, виноват был наездник или она сама, - частенько забывать об осторожности, но после нового вмешательства Авроры Дебора все-таки решилась переехать в отдельную комнату. Получила она прекрасное помещение в доме, которое именовалось "королевскими апартаментами", и помещалось которое в дальнем крыле.
Да и сама Дебора, у которой вечно что-то болело и которая уже вступила в нервное состояние последней стадии беременности, действительно считала невозможным рисковать жизнью внука Людовика XV, королевского бастарда, чья слава, как она чувствовала, уже начинала проявляться в её чреве, судя по тому, как тот брыкался.
Что же касалось долгих разговоров между сестрами, мы ещё не сказали, чего они касались. Все потому, что они так старались избежать чужих ушей (даже наших) и все пытались удержать в страшной тайне.
Мы все равно давно уже догадались, что разговоры эти касались ошеломляющих догадок Деборы насчет Тюльпана и его происхождения - сестры договорились, что при нем не смеют об этом и заикнуться.
Дебора, доверившая Авроре необычайную ценность содержимого её чрева (отчасти для того, чтоб уязвить сестру, родившую какого-то Баттендье) и думать не могла (её подозрения исчезли, утонув в предчувствии блаженства) что Аврора, услышав это, в душе воскликнула: