Казалось, что все великолепие земного мира окончательно поблекло.
Как оно вновь возникло, во всей славе своей, и как дети земли снова приняли свою благородную осанку, как озера и реки вернулись в берега и как солнце еще раз явилось из хаоса и оживило землю, я этого не сознавал. Я так настрадался, что, обессилев, впал в глубокий сон, в полное забытье, восстанавливающее силы".
19 августа. О караване ни слуху, ни духу. Разведчики вернулись, не отыскав следов. Двое раненых очень плохи, они мучаются, по-видимому, нестерпимо.
20 августа. Все нет известий. Молодой Саади, раненный стрелою 14-го числа, впал в столбняк; судя по этому, яд, употребляемый дикарями, должен быть растительного происхождения. У Хальфана шея и позвоночный столб совсем не сгибаются. Я делаю пациентам впрыскивания морфия, но, невзирая на двойную дозу, т. е. полугранами, это их мало облегчает. Стэрсу не хуже и не лучше вчерашнего; рана у него болит, но аппетит есть и он может спать. Я ему, конечно, не говорю, в каком положении остальные.
Как же это, однако! Неужели из трехсот человек и трех офицеров ни одному не пришло на ум, что они сбились с дороги и что лучшее средство найти ее — вернуться в Ависиббу и идти берегом?
21 августа. Хальфан и Саади умерли после ужасной агонии, один в 4 часа утра, другой в полночь. Хальфан слабел с каждым днем. Может быть, оттого, что ядовитое вещество на стреле было сухое, рана его казалась неопасной, она снаружи зажила и даже не казалась нисколько воспаленной; но так как бедняк был ранен в горло, он все жаловался, что ему ужасно больно и трудно что-либо глотать, даже ту кашицу из банановой муки, которой мы пытались кормить его. 18-го числа горло у него свело, голос почти пропал, голова свесилась, живот подвело, и на лице застыло выражение страдания и тревоги. Вчера несколько раз с ним делались легкие судороги; я сделал ему два подкожных впрыскивания морфия, но, с непривычки обращаться с этим средством, я не посмел употреблять его в сильных дозах. Саади был ранен в правое предплечье — самый пустячный укол, как бы от вязальной спицы; один из товарищей высосал ему рану, а я промыл ее теплой водой и забинтовал. Но на четвертый день с утра на него напал столбняк, и мы ничем не могли вывести его из этого ужасного состояния. Впрыскивания морфия позволили ему только подремать немного, но потом припадки возобновились и после ста одиннадцати часов мучений он скончался. Я имею причины думать, что стрела была отравлена только накануне битвы, т. е. 13-го. Третий умер в полдень от дизентерии; это уже четвертая смерть на здешней стоянке.