— Но мы не можем! — Бен стоял посреди комнаты, разглядывая рукава пижамы. Пижама. Единственная одежда, которая у него осталась. Проклятье.
— Нет, можете. — Я выдвинула ящик. — Разве вы забыли, что бабушка хранила здесь вашу одежду, на тот случай, если вы останетесь ночевать? — Я достала шорты и футболки. — Вот видите?
— О да. Бабушка, — медленно произнес Бен, задумчиво трогая свою одежду и снова вспоминая бабушку. Горе не забывается так быстро.
— Поторопитесь, — проговорила я, надеясь, что он не очень загрустит. — И помойтесь сначала, смойте сажу. Я приду через минуту.
Было уже позднее утро, но в огромном особняке царила тишина. Я прошла по длинному коридору и оказалась наверху парадной лестницы. Остановившись под стеклянным куполом, венчающим лестничный колодец, и опершись рукой о полированные перила, я вдруг с удивлением осознала, что Роуз была опорой дома, его жизненной силой. По документам особняк принадлежал Арчи. Но именно миниатюрная Роуз была сердцем дома, когда бегала по его коридорам, его артериям, будила своих аморфных дочерей в их спальнях, а потом бежала к Джоан на кухню и ругала ее за то, что та приготовила холодный завтрак вместо мясной запеканки, после чего отправлялась бранить Арчи и его лабрадоршу. Везде, куда она ни являлась, она оставляла озлобленных людей. Она как будто бегала с кочергой и ворошила костры, чтобы они не затухали, она всех будоражила — и без нее этот дом словно замер.
Я спустилась вниз и обнаружила убитое горем семейство Роуз в комнате для завтраков.
Арчи сгорбился в кресле у камина и смотрел в пустой очаг; Пинки и Лавиния приютились по обе его руки. У него были пустые и влажные глаза, и он как будто постарел на сто лет. Сестры тихо разговаривали, а Арчи неподвижно сидел между ними, уставившись в никуда. Пальцы его дрожали. Когда я вошла, Лавиния с Пинки замолкли и встали.
— Люси, — всхлипнула Пинки.
Я торопливо зашагала через комнату и обняла их.
— Пинки, Лавиния, мне очень жаль, — прошептала я, крепко прижимая их к себе.
Они кивнули, глотая слезы. Их одежда пахла дымом, и я поняла, что никто из них не спал. Через минуту Лавиния отстранилась: ее глаза казались огромными и были сухи и пусты от усталости и горя. Дрожащая Пинки тихонько всхлипывала в пестрый платочек отца. По-прежнему обнимая ее, я глянула ей через плечо.
— Арчи…
Я подошла к нему и присела с той стороны, где прежде сидела Пинки. Старая лабрадорша лежала у ног хозяина, защищая его. Он хотел приподняться, но не смог. Я слезла с подлокотника и села перед ним на корточки, чтобы лучше видеть его лицо, накрыла его руку своей ладонью.