С этими словами часовой снова скрылся в кустах.
Шарманщик двинулся дальше, и через несколько минут двуколка с органчиком вкатилась на лужайку перед графским дворцом.
На лужайке толпилось человек тридцать разного странного народа. Здесь были и бывшие революционные матросы, опоясанные пулеметными лентами, в штанах широких, как Балтийское море, и бывшие крестьяне с дикими искорками в глазах, говорившими о нескольких месяцах, а то и годах, проведенных в Диком Поле под рукой батьки Махно; были здесь и бывшие петроградские курсистки, постаревшие и пообносившиеся за годы революции и войны. В общем, стороннему наблюдателю могло показаться, что на дворе стоит все еще девятнадцатый, а то и восемнадцатый год.
Перед этой разношерстной толпой прохаживался осанистый мужчина с длинными, лихо закрученными усами, как у знаменитого борца Поддубного. Этот усатый господин был одет в хорошо пошитый английский френч и отличные хромовые сапоги, заливисто скрипевшие при каждом шаге. На голове у него красовалась лихо заломленная кубанка. Обращаясь к пестрой толпе, этот господин говорил:
– …и когда наконец рухнет прогнивший кровавый большевистский режим, мы войдем в опустевшие города как победители! Нет, мы не войдем – мы въедем в них на белых конях свободы!
– Где ж столько белых коников-то наберешься! – донесся из толпы чей-то голос.
Усатый сверкнул глазами в ту сторону, но ничего не сказал, а только воскликнул с воодушевлением:
– Споемте, братцы!
Из пестрой толпы анархистов выдвинулась вперед тщедушная старушка в поношенной черной кофте и черной косынке, повязанной на коротко стриженных седых волосах. Сложив руки на животе, старушка запрокинула голову и тонким визгливым голосом запела:
Споемте же, братцы, под громы ударов,
Под взрывы и пули, под пламя пожаров,
Под знаменем черным неравной борьбы,
Под звуки набата призывной трубы!
Остальная толпа довольно недружно подхватила:
Разрушимте, братцы, дворцы и кумиры,
Сбивайте оковы, срывайте порфиры,
Довольно покорной и рабской любви —
Мы горе народа затопим в крови!
Старушка-запевала начала было следующий куплет, но в это время бравый шарманщик закрутил ручку своего самоходного инструмента, механический орган издал простуженный скрежет, и из него полилась тоскливая мелодия. Шарманщик откашлялся и, немилосердно фальшивя, затянул:
Белой ака-ации грозди душистые
Вновь ароматом полны-ы…
Анархисты сбились и растерянно замолчали. Из их рядов вырвался здоровенный чернобородый детина – тот самый, что незадолго до того ловко орудовал плетью. Подскочив к шарманщику, он ухватил его за плечо, встряхнул и заорал: