– Выходи, контрик! – приказал Евдокимов, с ненавистью взглянув на Бориса, и для большей убедительности ткнул ему в бок ствол «маузера».
Видимо, ему не давала покоя допущенная при проверке документов оплошность и проявленный недостаток революционной бдительности, так что теперь он проникся к арестованному особенно горячей классовой ненавистью.
Борис подошел к крыльцу бывшей гостиницы. По сторонам от него шагали красноармейцы, чуть впереди шел Евдокимов.
– Отворяй, контрика арестованного привезли! – Евдокимов ткнул в лицо часовому мандат. Тот моргнул, снял с плеча винтовку и посторонился.
Евдокимов вошел первым, следом красноармейцы втолкнули Бориса.
За дверью их встретили двое чекистов в непременных кожаных куртках, с недовольными и заспанными лицами простых крестьянских парней.
– Ты кого это привел, товарищ? – накинулся один из них на Евдокимова. – Не знаешь, что ли, порядок? Сперва на Конную положено, для установки личности и выяснения обстоятельствов, а потом уже к нам, во Внутреннюю тюрьму!
– Ничего не знаю, – отмахнулся Евдокимов. – Личный приказ товарища Черкиза!
– А, ну если товарища Черкиза, тогда конечно! – уважительно проговорил второй чекист. – Тогда у нас нет никаких возражениев. У него, у Черкиза, стопроцентное классовое чутье! Давай, товарищ, бумагу, я распишусь, что принял у тебя контрика. Махматулин, в одиннадцатую арестованного!
Тут же появился здоровенный красноармеец в высокой косматой папахе, с кривым и недовольным лицом, мрачно взглянул на Бориса и толкнул его в спину:
– А ну шагай, шайтан! Шевели ногами!
Борис двинулся вперед по широкому, плохо освещенному коридору бывшей гостиницы. Красноармеец Махматулин шел следом за ним, тяжело топая огромными сапогами и приговаривая:
– Чего тебя, шайтана, зазря водить? Чего зазря в камера держать? Чего зазря хлебом кормить? Все одно – в расход пойдешь, так чего на тебя зазря время тратить? Приколоть штыком – и конец! Пули на тебя и то жалко!
Однако он довел Ордынцева до места и втолкнул в камеру.
Несмотря на то что на улице стоял еще белый день, в камере было темно. Причиной этой темноты, как понял Борис, являлись те самые железные щиты, которые он видел с улицы. Щиты эти закрывали окна камер, пропуская внутрь самое малое количество света и воздуха. Кроме этих щитов, окна были заделаны изнутри железными решетками и замазаны белой краской.
Дверь захлопнулась за спиной Бориса.
Глаза его постепенно привыкли к скудному освещению камеры, и он разглядел три человеческие фигуры – своих сокамерников, которые тоже разглядывали его с понятным интересом. Один – невысокого роста, весь какой-то круглый, с короткой окладистой бородой – внезапно подскочил, подкатился шариком к Ордынцеву и забормотал: