Горецкий сердечно простился с комиссаром, причем тот взял с него слово, что следующий раз он сам пригласит мосье Горецки на обед. Аркадий Петрович сделал вид, что поверил. Ему было прекрасно известно, что господин комиссар скуповат, как все французы. Но как уже говорилось, Горецкий уважал маленькие слабости великих людей.
Комиссара позвали к телефону, и Аркадий Петрович вышел на улицу один. Он не стал подзывать фиакр, а прошел пешком по улице Суффло до площади Святой Женевьевы, небесной покровительницы Парижа.
На уютной чистенькой площади стояла аккуратная небольшая церковь Сент-Этьен дю Мон. Аркадий Петрович поднялся по ступеням и потянул на себя тяжелую дверь.
Он не собрался молиться или преклонять колени перед серебряной ракой, в которой находятся мощи святой Женевьевы, тем более что знал наверное, что никаких мощей там нет и в помине. Во времена Великой французской революции народный гнев распространился не только на живых, но и на мертвых. Раку с мощами покровительницы Парижа революционные толпы вытащили из церкви и выбросили с холма. Чем революции помешала несчастная святая, осталось неизвестным. Впрочем, тут же усмехнулся про себя Аркадий Петрович, не им, русским, удивляться такому варварству, у них в России бывало и похуже.
Горецкий привычно удивился другому: вот ведь у них во Франции тоже были Робеспьер и Марат, восемнадцатое брюмера, и гильотина, работающая без перерыва, и полные корзины голов с шевелящимися губами… И разве можно в такое поверить?.. Ведь сумели французы преодолеть весь этот ужас, вышли из революции с колоссальными потерями, но вышли…
Тут Аркадий Петрович спохватился, что думает совершенно не о том, и слегка на себя рассердился. Он вообще был собой не то чтобы недоволен, но душу точил легкий червячок, какое-то старое воспоминание не давало ему покоя. Он и зашел-то в эту церковь, чтобы поразмыслить в тишине, а заодно взглянуть на хоры.
В церкви было пусто и тихо. Горецкий уселся на стул в центре, так чтобы видеть резные белокаменные хоры, изящной спиралью взлетавшие посреди центрального нефа. Эти хоры всегда его восхищали, и на ум приходило довольно избитое выражение, что архитектура – это застывшая музыка. Если идти дальше, то это каменное кружево он мог бы сравнить только с токкатой Баха.
Аркадий Петрович неохотно отвел взгляд и сосредоточился на воспоминаниях. Казалось бы, в этом последнем предприятии, куда он сосватал Бориса Ордынцева, он, Горецкий, выступал всего-навсего посредником. Ему изложили задачу, он охарактеризовал Бориса с наилучшей стороны, для этого, кстати, совершенно не пришлось кривить душой. Еще он сумел убедить Ордынцева, что стоит взяться за дело. Опасно, конечно, но молодому человеку полезно будет вспомнить былые навыки, а то совсем тут закис. Нищета, голод и полное отсутствие перспектив кого угодно доведут до уныния. Уже появился этакий затравленный взгляд, еще немного – и Борис почувствует себя полным неудачником.