«Ну конечно, где же еще!» – подумала Рената.
– Но он ей не нравится, – добавил Виталик. – Видно, продать придется.
– Придумайте что-нибудь еще, – пожала плечами Рената. – Неужели Рублевка – единственный вариант дачной жизни?
– Дачной? – почему-то переспросил он. И задумчиво добавил: – Дачной – не единственный.
– В общем, подумайте, поговорите с Тиной, – сказала Рената. – До свидания, Виталий Витальевич.
В зеркало отъезжающего красненького «Ниссана» она еще некоторое время видела, как Мостовой задумчиво стоит рядом со своим автомобилем. Странной была его семейная жизнь! Хотя, может, и не странной… Ее странность объяснялась любовью, а любовь не имеет ведь общих правил и является исчерпывающим объяснением для самых невероятных жизненных перипетий. Это-то Рената знала точно.
– Нет, ну а все-таки, чем ваш Питер от нашей Москвы отличается?
Тина смотрела с интересом и даже с некоторым вызовом. Не то чтобы Рената считала ее глупой – по ее наблюдениям, Тине был присущ если не ум, то все же способность быстро усваивать чужие мысли и даже производить собственные, пусть и незамысловатые. Но объяснять ей вещи, в которых и сама не могла пока разобраться, Ренате все же не хотелось. К тому же у нее вызывало улыбку утверждение про «нашу Москву»: она уже знала, что Тина приехала в столицу пять лет назад из Белгорода, и даже не сама приехала, а Виталик привез, влюбившись в нее с первого взгляда во время какой-то своей деловой поездки.
Кажется, Тина заметила ее улыбку. Во всяком случае, она смутилась и сказала:
– А я за пять лет Москву очень даже полюбила. Есть в ней все-таки какая-то магия. Только вот я не понимаю, какая, потому у вас и спрашиваю.
– Я тем более этого не понимаю. И никакой особенной московской магии не чувствую.
– Это потому, что вы на окраине живете, – авторитетно заявила Тина. – Да и мы, собственно, тоже, хотя Сокол все-таки к центру поближе. Мне, конечно, Братцевский парк нравится, но все-таки это обыкновенная подмосковная деревня, больше ничего. А вот когда по Тверской гуляешь, то московский ритм сразу чувствуешь.
От этого ритма, а точнее, от напряжения, которое было буквально разлито в воздухе над Тверской, Рената чувствовала одну только усталость. Неторопливый стиль питерской жизни, к которому она привыкла, вступал с постоянной московской спешкой в резкий контраст. Притом она не стала бы утверждать, что в привычной ей петербургской неторопливости было что-то провинциальное. Различие между Петербургом и Москвой заключалось не в провинциальности и столичности, а в чем-то другом, но в чем, Рената определить не могла.