– Он в самом деле недобрый человек, – с удивительными своими, глубоко серьезными интонациями объяснил Винсент. – Это его натура, как натура Елены – фанатичность, которую вы в ней сразу заметили. Это, я думаю, уже нельзя изменить в каждом из них. И я расчетливо использовал натуру Игоря в спектакле. Но спектакль кончился. А я позволил его натуре проявляться рядом с вами. Простите меня, – повторил он.
От того, что он объяснял все это, обнимая ее, от того, что и улыбка его, и серьезные глаза сияли при этом вровень с луной, – от всего этого Ренате хотелось не то плакать, не то смеяться. Чувства ее были так остры и свежи в эту минуту, что голова кружилась от них больше, чем от свежести весеннего ветра, который порывисто веял над водою канала Грибоедова.
«До чего же он красивый! – с наивным, детским каким-то восторгом подумала Рената. – Глаза эти, волосы падают на лоб, губы…»
Она подняла руку и коснулась пальцем его губ. Он словно ждал этого – поцеловал ее палец, потом ладонь, потом наклонился… Его губы коснулись ее губ с такой осторожной нежностью, что впору было снова заплакать. Но Рената не заплакала – она вскинула руки и, обнимая Винсента, ответила на его поцелуй с такой страстью, которой не могла от себя ожидать.
А все остальное – разве она могла ожидать от себя этого остального? Того, что сердце забьется навылет, что вся ее жизнь сосредоточится в кольце его рук и ей не захочется разомкнуть пределы этого счастливого кольца… Господи, да с нею ли все это происходит?!
Но задуматься об этом Рената не могла. Она вообще утратила способность обдумывать свои поступки, ту способность, которую привыкла считать главной в своем повседневном поведении. Наверное, дело было в том, что из ее жизни ушло сейчас, улетучилось все повседневное.
– Мы пойдем ко мне? – спросил Винсент.
Не совсем и спросил даже – интонация была полуутвердительная-полувопросительная. Рената почувствовала, что сердце его замерло при этом, как будто в ожидании.
– Да, – сказала она.
И что еще она могла бы сейчас ему ответить? И, главное, зачем было отвечать ему что-то другое?
Винсент жил на Васильевском, близ Тучкова переулка, среди маленьких, в шесть окон по фасаду, ампирных домиков, которые теснились в старой части острова. Дом, в котором он снимал комнату, был, впрочем, не ампирный, а попроще – обыкновенный питерский доходный дом начала двадцатого века.
– Здесь близко жила Ахматова, – сказал Винсент, когда они с Ренатой шли по Тучкову переулку. – Во-он в том доме, видите? Она его называла Тучка. Здесь у нее родился сын. И она написала, что Васильевский остров – это как будто плот.