— Что ж, — продолжал мистер Рочестер. — Если у вас нет родителей, то должны быть какие-нибудь родственники — дяди и тети?
— Нет. По крайней мере я о них ничего не знаю.
— А где ваш дом?
— У меня нет дома.
— Где живут ваши братья и сестры?
— У меня нет братьев и сестер.
— Кто же посоветовал вам приехать сюда?
— Я дала объявление в газетах, и миссис Фэйрфакс написала мне.
— Да, — сказала добрая старушка, для которой последние вопросы были гораздо понятнее, — и я каждый день благодарю провидение за то, что оно помогло мне сделать этот выбор. Общество мисс Эйр для меня неоценимо, а в отношении Адели она оказалась доброй и внимательной воспитательницей.
— Пожалуйста, не трудитесь превозносить ее, — отозвался мистер Рочестер, — похвалы меня не убедят, я буду сам судить о ней. Она начала с того, что заставила упасть мою лошадь.
— Сэр?! — удивилась миссис Фэйрфакс.
— Я ей обязан этим вывихом.
Вдова, видимо, растерялась.
— Мисс Эйр, вы когда-нибудь жили в городе?
— Нет, сэр.
— Вы бывали в обществе?
— Нет, только в обществе учениц и учительниц Ловуда, а теперь — обитателей Торнфильда.
— Вы много читали?
— Только те книги, которые случайно попадали мне в руки, да и тех было не слишком много и не очень-то ученые.
— Вы жили, как монахиня, и, без сомнения, хорошо знаете религиозные обряды. Ведь Брокльхерст, который, насколько мне известно, является директором Ловуда, священник? Не так ли?
— Да, сэр.
— И вы, девочки, наверное, обожали его, как монашки в монастыре обожают своего настоятеля?
— О нет!
— Как равнодушно вы об этом говорите. Подумайте — послушница и не обожает своего настоятеля! Это звучит почти кощунственно!
— Мистер Брокльхерст был мне антипатичен, и не я одна испытывала это чувство. Он грубый человек, напыщенный и в то же время мелочный; он заставлял нас стричь волосы и из экономии покупал плохие нитки и иголки, которыми нельзя было шить.
— Это очень плохая экономия, — заметила миссис Фэйрфакс, снова почувствовавшая себя в своей сфере.
— И это главное, чем он обижал вас? — спросил мистер Рочестер.
— Когда он один ведал провизией, еще до того, как был назначен комитет, он морил нас голодом, а кроме того, изводил своими бесконечными наставлениями и вечерними чтениями книг его собственного сочинения — о грешниках, пораженных внезапной смертью или страшными карами, так что мы боялись ложиться спать.
— Сколько вам было лет, когда вы поступили в Ловуд?
— Около десяти.
— И вы пробыли там восемь лет. Значит, вам теперь восемнадцать.
Я кивнула.
— Как видите, арифметика вещь полезная; без нее я едва ли угадал бы ваш возраст. Это трудное дело, когда детский облик и серьезность не соответствуют одно другому, — как у вас, например. Ну, и чему же вы научились в Ловуде? Вы умеете играть на рояле?