— Их тогда вроде меньше было… И клопы есть?
— Всего хватает, эта пакость живучая, — Холодов покосился на дверь. — Может, сказать матери? Собрала бы поесть.
— Не надо, — замахал руками Ефим. — Я устал, ничего не хочу.
Он снял пахнущую потом гимнастерку, сунул ее под кровать, пригладил пятерней жесткие волосы и сел к издырявленному червоточиной столику.
Свет лампы падал на его лицо. Оно было темным, осунувшимся. Небольшие глаза бегали с затаенной тревогой. Впалые щеки густо покрывала щетина, лоб прорезала едва заметная морщина.
Глядя на него, Холодов попил, что Ефим не один день провел где-то в степи или в лесу, сторонясь людей. «Собачья жизнь», — подумал он, выкладывая на стол кисет.
Ефим свернул самокрутку, жадно затянулся.
— Ух, крепкая, — проговорил он. — Я нынче донник закурил — трава. Без махорки, думал, пропаду.
— Станицу-то бомбили сегодня. Крепко навалились. Станцию чихвостили — там эшелоны скопились. А кое-кому помимо досталось. У Фоменковых дом подчистую смела бомба. Хорошо, что сами уцелели, в землянку успели перебежать.
— Слышал эту музыку, я как раз в роще был у Тростянки.
Они замолчали, переглянулись. Ефим, догадываясь, о чем думает отец, нервно покусывал конец цигарки.
— Ну так как же у тебя? — наконец спросил Холодов, поправляя повязку на глазу.
И хотя Ефим ждал этого вопроса давно, с первой минуты встречи с отцом, сейчас он вдруг растерялся. Начал тыкать самокрутку в стол и никак не мог погасить ее. На верхней губе выступил капельками пот. Стараясь не смотреть на отца, сказал:
— Я больше не могу, понимаешь? Все, все бесполезно. Такая сила прет — не устоишь… Наш полк под Бузиновкой — против танков… Посмотрел бы, что там было… А я не хочу, не хочу!
Наклонив голову, Холодов разглаживал узловатыми пальцами лежавший на столе кисет. Ефим всхлипнул.
— Чего уж теперь, — проговорил Холодов, как бы успокаивая сына. — Говоришь, сила?
— Еще какая! — подхватил Ефим. — Танки, самолеты… Как начнет бить — света белого не видно. Не устоим мы, батя, скоро придет немец сюда. Не остановишь его. А куда бежать? Зачем подставлять голову?
— А другие-то как?
— Не знаю. В тот день нас оставалось немного, и я решил.
— А ежели искать тебя станут?
— Не станут. Подумают, или убили, или попал в плен, — торопливо ответил Ефим. — Теперь уже недолго ждать. Скоро все закончится, вот увидишь.
Холодов молчал. Ефим, закусив губу, принялся скручивать цигарку, потом вдруг отбросил ее и, схватив отца за руку, торопливо продолжал:
— Мой дружок, Петька Хворостов, почти рядом лежал. Осколком его прямо в висок. Да разве только его одного? А зачем? Идти, чтобы убивали? Не хочу! Не хочу!