Йоген отлично представлял себе, что могло быть записано в его личном деле. Предположим даже, каждое слово там — правда. А лжи вовсе нету, лжи по большому счету — нет. Там наверняка одни голые факты, а от фактов не отмахнешься. Но и факты могут лгать. До того чудовищно лгать, что в таком вот личном деле ни капли правды не останется, даже если все в нем соответствует истине.
Вернувшись в свою конуру и никого там не застав, Йоген лег ничком на кровать.
Матери для того и существуют, чтобы не бросать своих сыновей, даже если те что-нибудь натворили. Вот именно! Да, он оступился, и даже не раз. Допустим. Но мама не должна была из-за этого взять да и отдать его на сторону. Это несправедливо. Это подло. Так же подло, как было однажды вечером недели две назад.
«Может, ты полагаешь, я буду сидеть и смотреть, как мой сын становится преступником? Думаешь, я хочу, чтобы все показывали на меня пальцем и говорили: это мать того самого, отпетого негодяя? Нет, Йоген, я этого дальше терпеть не намерена! Прежде чем я позволю упрекнуть себя, будто не все средства перепробовала, я тебя кой-куда сдам. Уж будь спокоен! Туда, где за тобой смогут лучше присматривать! Может, хоть там из тебя сделают порядочного человека. Мне это не по силам, и я не желаю, чтобы меня потом в чем-нибудь упрекали!»
Сдать как что-то больше ненужное или нежеланное. Просто-напросто сдать!
— Эй, Йойо, кончай мечтать! Думаешь, нам охота подставляться из-за тебя? Давай-ка раздевайся по-быстрому. Оставь только трусы и тапки, полотенце на шею, мыло в руку. Под душ, а потом на боковую!
Йоген разделся, встал, как и другие, перед своим шкафчиком, затем пришел господин Шаумель и отвел их в душевую.
— Снять спортивные трусы!
Йоген стеснялся, а остальные, видно, привыкли к такому.
— Включай воду! Мылься! Быстрей, быстрей! Выключай воду! Кончили намыливаться! Воду включай! Мойся! Выключай! Вытирайся!
Йоген видел, что другие делают все в темпе, и быстро-быстро вытер полотенцем мыло из ушей.
— Трусы надеть! Наверх марш!
Когда несколько минут спустя Шмель зашел в спальню, все уже лежали по своим кроватям. Был он весьма благодушен.
— Спокойной ночи, Такса, Пудель, Коккер, Терьер. Боксер, не забудь про сочинение, добрых тебе сновидений; что приснится в первую ночь, сбывается. Спокойной ночи, Пинчер, Дог, Сеттер! А теперь ни слова больше! С новеньким тоже! Дверь оставляю открытой!
Стало темно и тихо. В холле прохаживался Шмель. Его туфли тихонько поскрипывали. Вскоре глаза привыкли к темноте и стали что-то различать. Темная тень проползла по краю кровати верхнего яруса. Такса свесил вниз сперва голову, потом руку.