Здѣсь однако мы должны сдѣлать маленькую оговорку. Надо вспомнить, что баронъ, оставившiй свою первоначальную дѣятельность и не показывавшiйся публикѣ въ продолженiе десяти лѣтъ, снова потомъ появился на нѣкоторое время предъ нею; но тутъ онъ появился уже не на томъ конькѣ: тутъ его остроумiе приняло другой оттѣнокъ; оно перестало быть простыми разноцвѣтными камешками, а получило смыслъ, соотвѣтствующiй настоящму времени и его потребностямъ (баронъ былъ человгкъ разумный и съ большимъ тактомъ!).. Мы говорили, конечно, о его первомъ, старинномъ конькѣ.
Что дѣлалъ онъ, въ перiодъ своей первоначальной дѣятельности, съ наукой и съ вопросами, — это всѣмъ памятно, и объ этомъ мы уже говорить не будемъ. Но не припомните ли напримѣръ его взглядовъ на женщинъ и характера его глумленiя надъ ними? Если припомните это, если припомните его язвительныя, холодня рѣчи о нихъ, да еще припомните его Фантастическiя путешествiя, а потомъ заглянете… хоть въ остроумный фельетонъ "Спб. Вѣдомостей", въ № 100-мъ сего 1861 года, то изъ послѣдняго непремѣнно пахнетъ на васъ чѣмъ-то давно знакомымъ и давно забытымъ; вы тотчасъ разпознаете фасонъ потертаго и обломаннаго пьедестальчика, разпознаете поступь престарѣлаго и изъѣзженнаго конька… Тамъ, въ фельетонѣ, видите ли, авторъ сообщаетъ почтеннѣйшей публикѣ разныя безобразныя видѣнiя своего магнетическаго сна, изъ которыхъ самымъ безобразнѣйшимъ показалось намъ слѣдующее:
Въ обширной общественной залѣ кто-то читаетъ публичную лекцiю "объ эмансипацiи женщинъ"; слушаютъ лекцiю однѣ женщины, а у подъѣзда, съ салопами и калошами стоятъ ихъ мужья; слушательниы неистово рукоплещутъ, и потомъ выносятъ лектора на рукахъ, сажаютъ его въ экипажъ и везутъ на себѣ, а мужья со страхомъ и мольбами бѣгутъ за ними въ догонку, предлагая, кто платокъ, кто калоши, въ предохраненiе отъ простуды, но съ презрѣнiемъ и негодованiемъ отвергаются и отгоняются.
Все это пространно, краснорѣчиво и остроумно изложенное, мы прочли, не улыбнувшись ни разу, а потомъ подумали: зачѣмъ все это пишется? вѣдь, вѣроятно, съ цѣлью доставить удовольствiе читателю и вызвать улыбку на его уста. Отчего же мы не улыбались? — Оттого, отвѣтилъ намъ внутреннiй голосъ, что во всемъ этомъ остроумномъ видѣнiи нѣтъ и тѣни какой-нибудь свѣженькой мысли; оттого, что глумленiе надъ унизительной ролью мужей, потворствующихъ прихотямъ женъ, до того истерлоь и износилось, до того набило всѣмъ оскомину, что пускать теперь его за современное остроумiе уже нѣтъ никакой возможности. Для кого же это пишутъ? И для чего наконецъ безобразятъ и пачкаютъ этой ни на что не нужной грязью только-что возникшiй вопросъ, который и безъ того уже забросанъ ложнымъ и дикимъ пониманьемъ, разными излишествами, преувеличенiями, тупыми и близорукими взглядами? Для кого, говоримъ, пишутъ это? Для большинства? Для того, чтобы оно посмѣялось надъ новымъ вопросомъ, не успѣвши вникнуть въ него, и отвернулось бы отъ него, оставшись при добродушномъ убѣжденiи въ нормальности и безъукоризненности существовавшей до сихъ поръ системы женскаго воспитанiя, опредѣляющаго и настоящее положенiе женщинъ въ обществѣ, и ихъ нравы и склонности?.. Господа! потрудтесь прежде сами понять вопросъ, потрудитесь прежде очистить его, выдѣлите изъ него ту часть, которая несомненно истинна, и дайте всѣмъ усоить эту истину; а потомъ отброшенныя излишества предавайте пожалуй какому угодно осмѣянiю. Но, теперь, вѣдь это даже вредно, вредно для нашего развитiя. Правда, вреда тутъ можетъ и не быть, если ваше изобрѣтенiе, будучи приправлено весьма слабымъ, выдохшимся остроумiемъ, не произведетъ эффекта и пройдетъ незамѣченнымъ… Да! только это одно обстоятельство и можетъ успокоить вашу совѣсть.