Хасидские предания (Бубер) - страница 232
Теперь существует немецкий перевод Вильгельма Гувдерта первой трети древнего собрания коанов «Изумрудной скрижали» Юань–ву*[291] (Meister Yuan–wu's Niederschrift von der Smaragdenen Felswand. Munchen; Carl Hanser Verlag, 1960). Оно было названо спустя приблизительно двести лет после завершения «самым знаменитым произведением нашего вероучения». Изучение этого произведения дает возможность непосредственного ознакомления с природой коана.
Этим трем мистическим движениям, которые я типологически сопоставляю здесь между собой, присуща общая особенность, заключающаяся в том, что легенды создаются и разрабатываются устно и лишь позднее записываются», – в отличие от теорий, которые излагаются на бумаге их создателями либо передаются ученикам для записи. Характерным исключением является основатель хасидизма, который, по–видимому, устную речь категорически предпочитал письменной.
Из суфийской литературы можно привести в качестве особо примечательного примера жизненную историю вышеупомянутого аль–Халладжа. Человек, записавший ее на основании устного рассказа своего сына, жил более ста лет спустя после смерти этого мученика. Подобные биографии вращаются вокруг высказываний суфийских наставников и относятся к тому «подтверждаемому жизнью» жанру, в котором изображается фигура «совершенного человека». Насколько позволяют судить наши знания, ничего принципиально иного не было достигнуто со стороны литературной формы в дошедших до нас легендарных биографиях других суфийских наставников.
В дзэн–буддизме рассматриваемый мною процесс протекает совершенно иным образом, но в конечном счете в том же самом русле. Первоначальное, устойчивое ядро литературы коана представляет собой уже в раннюю эпоху «передаваемое из уст в уста» сообщение о ситуации, складывающейся во взаимоотношениях между приверженцами дзэн–буддизма, разговаривающими друг с другом. Это та «туча участников», о которой мы слышим. На протяжении многих поколений кто–нибудь из монастырской братии постоянно записывал особенно важные с его точки зрения «провозглашения», и постепенно складывались сборники – сначала маленькие, а потом побольше. Вместе с обретением ими «литературной» формы к ним добавлялись написанные составителями пояснения, песни, а столетия спустя после начала традиции подобных рассказов мог появиться и трактат. Характерно, что позднее этот путь попытались дискредитировать в качестве «дзэнского размышления над анекдотами».
Похожую структурную двойственность мы снова обнаруживаем в хасидизме, причем здесь она становится особенно заметной. Целостные доктрины записываются в подавляющем большинстве самими основателями этих учений либо передаются ими для записи своим ученикам. Сообщения о происшествиях, центральное место в которых занимают высказывания наставников, напротив, передавались в устной форме в основном, конечно, еще при их жизни и лишь спустя некоторое время записывались. Здесь перед нами поздний, но убедительный пример стремления устной традиции этого рода сохранить жизненный дух наставления благодаря обнаружению его взаимосвязи с ситуациями, в которых он возникает, подобно искре, высекаемой из стали. Как бы мы ни стремились в истории человеческих верований передать фактический характер произнесенного слова будущим поколениям в неискаженном виде, как бы мы ни старались спасти от опасности воплощения в «непредвзятой» понятийной форме, все же мы оставляем его в рамках породившего его события, мы передаем его из поколения в поколение как составную часть личностного процесса, от него неотделимую. Это, конечно, несравнимо с устной речью, воздействие которой порой усиливается с помощью тона и жеста. Правда, всевозможное побочное содержание угрожает вторгнуться в рассказ в ходе его передачи, и как только это осознается, вскоре появляется желание записать услышанное, чтобы не допустить дальнейших искажений. Затем рано или поздно следует сбор и объединение сходных между собой материалов. В хасидизме имена первых рассказчиков стараются по возможности предпослать отдельным легендам.