, не впутав меня? Так что он промолчит. Будет терзаться, ругать себя за колебания и слабодушие, но никогда никого не выдаст.
— Не спорю, — кивнул граф. — А вот Друбецкой — дело другое. Этот-то без колебаний…
— Отсюда вытекает, что меры следует принять к одному Друбецкому, — сказал камергер. — Надеюсь, никто не возражает? Вот и прекрасно. Никак ему не следует возвращаться в Петербург… Кто возьмет на себя обязанность озаботиться?
— Как выражаются полуобразованные мещане, с полным нашим удовольствием… — усмехнулся граф Биллевич. — Субъект, именуемый Васькой Бесом, все еще торчит в здешних лесах. В золоте он нуждается отчаянно, а вот моральными принципами, к нашему облегчению, нимало не озабочен. Прекрасный выход: нынешние разбойники настолько обнаглели, что способны покуситься и на проезжающего генерала… Я озабочусь, господа, можете этим не забивать себе более голову… Но что это? На ваших лицах по-прежнему неприкрытая грусть, откровенное уныние…
— Оставьте ваши подтрунивания, — сердито отозвался фон Бок. — Это ведь конец всему. Убить, убрать иным способом мы можем только эту строптивую парочку… но нет никакой возможности кого-то принудить вывести полки. Даже ночью нам это не удастся. Столько людей одновременно нам не удержать… Все рухнуло!
— Я ручаюсь не только за себя, но и за свой полк, — не без напыщенности произнес Кестель.
Немец резко повернулся к нему:
— Павел Карлович, толку-то в вашем полку! Коли это один-единственный полк… Я вас безмерно уважаю, но против петербургского гарнизона вы со своим полком, простите великодушно, слабоваты будете… С Вязинским и Друбецким мы располагали бы силой в шестьдесят тысяч штыков. При нынешнем раскладе примерно столько же будет против вашего отважного полка. Я не отменный специалист в военных вопросах, но прекрасно помню, что штыков у вас не более двух тысяч… и даже менее. Я, разумеется, с самого начала не принимаю в расчет писарей, плотников, денщиков, фурлейтов, фельдшеров и прочую нестроевую сволочь… С этим убогим количеством солдат ни о чем серьезном говорить нельзя.
Кестель вскочил. Его лицо кривилось в какой-то непонятной гримасе.
— Так какого же… какого же рожна вы два года назад меня уговорили пойти на сделку?
— А мы вас не особенно-то и уговаривали, милейший Павел Карлович, — елейным тоном произнес фон Бок. — Вы сами на всех парусах неслись навстречу. Усматривая для себя превеликую выгоду. Мы же, честное слово, не виноваты, что обернулось именно таким образом…
Кестель буквально рухнул в кресло, уронил голову на руки.
— Да вы попросту бездари, — простонал он, не поднимая головы. — Косорукие бездари… Отравить два года назад императора Александра, отравить цесаревича Константина — и не прихватить за компанию Николая… Все было бы гораздо проще и легче…