Шарп, стоящий в нескольких футах от своего старого батальона, наблюдал, как вспыхивают и умирают красные сполохи, и каждая такая причудливая вспышка отмеряла еще несколько секунд жизни. Страх приходит с бездействием, и с каждой минутой, пока Шарп неподвижно ждал на гребне холма, он чувствовал себя все более беззащитным, храбрость будто выдавливалась из него капля за каплей. Скорчившийся рядом с ним Харпер вздрагивал всякий раз, когда очередной потусторонний пламень вспыхивал среди облака дыма.
Это не походило ни на одно поле боя, которое им приходилось видеть раньше. В Испании те, казалось, растягивались до бесконечности, здесь же сражение сжималось границами узкой долины, на которую, благодаря дыму, опустились преждевременные сумерки. За пределами поля битвы, там, где стояла неповрежденная пшеница и кровь не орошала борозды, проложенные хлеборобом, солнце лило свой свет на мирные поля, но сама долина являла собой ад на земле, тут блистали молнии и поднимались клубы дыма.
Ни Шарп ни Харпер не говорили много. Никто теперь не говорил много в линии англичан. По временам сержант выкрикивал команду сомкнуть ряды, но даже приказы были не нужны сейчас. Каждый человек просто делал все, что мог.
Расстреляв патроны, французские застрельщики подались назад. Хотя бы это давало некоторый отдых, позволяя английским батальонам опуститься на смесь из грязи и соломы. Вольтижеры не ушли полностью на свой склон холма, они ждали у его подножья, пока подвезут боеприпасы, чтобы опять ринуться вперед. Только в центре британских позиций, перед недавно захваченной фермой Ла-Э-Сент, продолжали действовать недавно выдвинувшиеся застрельщики, продвигающиеся вверх по склону под прикрытием картечных залпов двух восьмифунтовых орудий, расположенных в кухонном дворе фермы.
Питер Д’Аламбор, утверждавший, что с ним все в порядке, встал в строй рядом с полковником Фордом. У него по-прежнему была лошадь Шарпа, и сейчас он стоял под знаменем батальона, разодранным на желтые полосы пулями вольтижеров. Полковник Форд настолько оглох от канонады, что едва мог расслышать короткие замечания, которые делал Д’Аламбор. Да он и не слушал. Его руки с такой силой сжимали поводья, будто они были единственной надеждой на спасение.
Позади линии британских батальонов ехал одинокий всадник. Его лошадь медленно прокладывала путь среди разбитых орудийных лафетов и куч одетых в красные мундиры трупов. Дымящиеся осколки гранат тлели среди обгоревшей и вытоптанной пшеницы. Всадником был Саймон Доггет. Он искал свой гвардейский батальон, но, продвигаясь на запад, заметил двух стрелков, скорчившихся у гребня холма. Доггет повернул лошадь и, подъехав к ним, натянул поводья.