Одно из ядер пронеслось мимо герцога и ударило графа в правое колено.
— Боже мой, мне оторвало ногу!
— Неужели? — и герцог галопом погнал лошадь вперед, где маршировала его пехота. — Вперед! Не давайте им остановиться! Вперед!
Полуживые от усталости солдаты шли вниз по склону, который защищали весь день. Медленно, словно не веря, они осознавали, что победили. Они победили, ей-богу, они победили! А на востоке небо осветили вспышки новых орудий, и закатное солнце играло на темных мундирах войск, обрушившихся на дальний фланг французского склона. Пруссаки, наконец, пришли.
Полк английской легкой кавалерии, который берегли, чтобы прикрывать отступление, теперь направлялся вперед, чтобы пожать плоды победы.
— Восемнадцатый! — скомандовал полковник. — За мной!
— В ад!
Рожок пропел десять резких нот. Всадники помчались вниз по склону, сметая уцелевших французов и рубя артиллеристов, не покинувших еще орудия. Тут они увидели резервный батальон Гвардии, строившийся в каре на вражеском склоне холма. Каре пятилось назад: гвардейцы старались отступить в полном порядке, чтобы в другой день снова сразиться за императора.
Английские сабли взломали каре. Этим всадникам удалось то, что не получилось у всей кавалерии Франции: они взломали каре. За это они платили дорогую цену, но теперь их ничто не могло остановить. Это была победа. Даже лучше чем победа. Это была месть, и опьяненные конники молотили саблями по медвежьим шапкам и, заставляя коней перешагивать через мертвых, кромсали живых на части своими клинками. Пруссаки давили слева, британцы шли через долину, и Императору, чьи Орлы пали, оставалось раствориться в сумерках.
Только «иннискиллинги»[19] не двинулись с места. Те из них, кто не был убит, были ранены, потому что ирландцам досталось удерживать самую слабую из позиций в выстроенной герцогом линии, и они стояли до последнего. Их косило шеренгами, но они не отступили, и вот теперь праздновали победу. Погибшие лежали ровными рядами, словно в строю, а среди клочьев дыма все так же реяли их знамена. Выжившие смотрели на долину, залитую кровью и огнем, на этот кусочек ада — на поле боя.
Раненые лежали под затянутой дымкой луной, а уцелевшие, измученные до предела, спали. Ночь была теплой. Легкий западный ветерок сносил пороховую гарь, но запах крови не выветрится из земли за много недель. Во тьме сновали мародеры. Для бельгийской бедноты любой хлам представлял ценность, будь то пробитый пулей нагрудник кирасира, сломанный палаш, пара обуви, седло, штык, даже клок ткани. Они раздевали мертвых и добивали раненых из стремления завладеть их мундиром. Раненые лошади жалобно ржали, ожидая смерти на этом поле, кишащем ворами и убийцами. Несколько костров мерцали среди картин побоища. Более сорока тысяч убитых и раненых лежало в долине, а живые не в силах были пошевелиться.