Так! Теперь куда его приспособить? Он заозирался по сторонам. Ничего подходящего. Как же быть? Только крюк, на котором держится люстра. Что же. Сойдет и он. К чему теперь люстра? Долой! Теперь – на что встать? Стол он в одиночку не подтянет, слишком громоздок. Кресло?
Он подтащил кресло, залез на него, попытался дотянуться до крюка. Нет, слишком низко, да и неустойчиво. Он – Коломенцев – привык все делать основательно. Вешаться – так уж на совесть. Как же быть? Но что подумают соседи? Да, вопрос. Или пойти попросить у тети Клары Угрюмовой табуретку? Лампочку, допустим, вкрутить нужно.
Он побежал на кухню. Там, как ни странно, никого не оказалось. Игорь Степанович схватил первую попавшуюся табуретку и поволок ее к себе. Поставил под люстрой, залез, сорвал осветительный прибор, потянул за крюк. Вроде держится крепко. Он спустился и снова заметался по комнате, продолжая сжимать в руке ремень из крокодиловой кожи.
В эту минуту своим растерзанным видом и ремнем он напоминал разгневанного отца семейства, собравшегося устроить нерадивому ребенку суровую экзекуцию. Но старый мукомол намеревался устроить экзекуцию самому себе.
И тут словно прозрение нашло на Игоря Степановича, он снова уселся в кресло и попытался собраться с мыслями.
Что же он делает? Зачем?! Неужели он, всегда гордившийся своей выдержкой и твердостью духа, настолько малодушен… Что, собственно, произошло? Залез женщине в сумку? Да не ерунда ли это? Кто осмелится назвать его вором? Но ведь назвали! А как же честь? Он опять встал, подошел к окну, глянул на улицу. Вот идут люди. Может быть, среди них те, кто видел его позор, запомнил лицо. Завтра они будут показывать на него, тыкать пальцем, ехидно улыбаться, гневно плевать вслед… Он обесчещен. И смыть позор можно лишь одним.
Коломенцев снова взял ремень в руки, сделал петлю, приладил ее на шею. В тот момент, когда он возился с ремнем, ладонь нащупала под рубашкой, на теле, нечто, о чем он совсем забыл. Коломенцев расстегнул рубашку и достал крестик. Золото тускло сверкнуло на ладони. Маменькин крестик… Невольная слеза застлала глаза. Увидятся ли они там?.. Вряд ли. Самоубийство – великий грех. Никогда не был особенно религиозен, но крест носил в память о матери. Может, лучше снять его? Ведь маменька не одобрила бы подобного поведения. Нет! Пусть крестик останется с ним.
И снова сомнения закрались в душу. То ли он делает? Не ведет ли себя нелепо и безрассудно? Плевать! Ведь решил же! Или он – не мужчина?
Коломенцев вновь залез на табурет, зацепил ремень за крюк и попытался накинуть петлю на шею. Ремень был короток. Этого еще недоставало. Придется подложить что-нибудь под ноги. Но что?