Мечтатель и идеалист, он принимал даже неистребимое тресковое амбре «Звезды» (в девичестве – рыболовецкого траулера) за аромат дальних странствий и незнаемых берегов. И конечно, будущий открыватель великих тайн океана во втором знакомстве воспринял философию Мелвилла уже совсем по-другому – как отражение своих, любовно выношенных мыслей о себе и окружающем мире.
Белый кит отныне стал для него средоточием тупой и хаотичной Природы, могучей и бессмысленной одновременно. И Сергей дал клятву, как Герцен на Воробьевых горах: пронзать гарпуном научного познания эту стихийную и опасную силу до полного ее покорения в интересах грядущего всеобщего счастья.
Время шло. Романтический настрой испарялся, как талые лужи оттепели. Идеалы тускнели. Но мысль загарпунить Белого Кита, уже не символ агрессивных природных сил, а вполне реальное животное, глубоко засела в мозгу делавшего стремительную карьеру океанолога. Превратилась в своего рода навязчивую идею.
Разные бывают у людей мании. Эта, прямо скажем, еще относительно безобидная.
* * *
Сергей Викторович Рогожин, профессор, доктор и т. д. (см. выше) ликовал. И основания тому имелись.
Вчера украсился последней разрешающей подписью проект строительства нового здания НИИ. И Сергей Викторович, развернув на необъятном директорском столе большой, сорок восьмого формата, лист, снова и снова любовался грядущим общим видом своего любимого детища.
Он ведь во многом был соавтором готовившей проект группы архитекторов. Более того, считал себя главным творцом развернувшейся на листе красоты. Наследники Воронихина и Растрелли казались Рогожину всего лишь мелкими техническими исполнителями его дерзновенных фантазий.
Особую гордость директора вызывал громадный холл-вестибюль грядущего дворца науки. Сергей Викторович строил глобальные планы относительно огромного зала, украшенного на эскизе колоннами и зимним садом. Он хотел разместить там кита. Здоровенный костяк кита, на зависть питерскому Зоологическому музею.
Причем – кита белого.
Конечно, по скелету масть этой громадины не больно и угадаешь. Но такое упущение должно было возмещаться наличием в том же зале большой, три на десять, картины. Или мозаичного панно – с техникой исполнения шедевра Рогожин еще не определился. Художественное произведение изображало бы охоту на огромного разъяренного Моби Дика. Белое чудовище, по замыслу профессора и лауреата, дробит гигантскими челюстями китобойный вельбот с вопящими от ужаса людьми. Чуть поодаль виднеются среди волн обломки другой лодки и головы тонущих неудачников. А на переднем плане гордый мускулистый китобой на носу третьего вельбота заносит над головой смертоносный гарпун. И так заносит, что любому ясно – настал для кита-убийцы судный час. Что там Делакруа с его львами…