— И успели, — бормочу я.
— Успели, — соглашается Борис Ильич. — Удалось им вывернуться. Поцарствовать, удовлетворить свой зуд сладовластия. Знали бы вы, сколько президентов расплодилось в единый краткий миг! Какие фантастические рокировки происходили на политической доске! И все ждали: вот-вот, сейчас придет буржуазия и все наладит…
— А пришли буржуи, — снова подаю я голос.
— Да! Бесстыжие, по-базарному жадные нувориши с комплексами неполноценности. В большинстве своем из Комитета госбезопасности да молодежных организаций. Что, в общем, было одним и тем же. Они хотели одновременно хапать ртом и жопой… уж простите, Париса Юрьевна… и чтобы их любил народ. Который они когда-нибудь, в перспективе, в свободную от того, что они называли — да и поныне называют! — бизнесом, минутку осчастливят и обогатят.
— Что-то не помню, выпала эта минутка или не выпала, — говорит Лариска.
— Еще подожди, — отвечаю я и накрываю ее ладонь своей.
— Был создан такой общественный строй, — вещает Борис Ильич, — такая экономика и такое новое сообщество людей, что когда я спокойно и обстоятельно поразмыслил над его будущим, то пришел в ужас. От которого до сих пор не могу опомниться.
— Господин писатель, как вы относитесь к Сталину? — криво усмехаясь, вопрошает Фимка. — При нем, сказывают, был порядок…
— Сталин — сволочь, — кротко замечает тот. — Параноик. Он приучил свой народ к страху и покорности. После него в этой стране стало нормальным явлением терпеть над собой сволочей и параноиков. Но он был не последней сволочью и параноиком, которая прорывалась к власти.
— Хм! — В фимкиных глазах возгорается охотничий блеск. Он нащупал носком ботинка излюбленную охотничью тропку. Нести по кочкам власти предержащие — это его конек. Тут его хлебом не корми. — А вы на что надеялись? Это такой особенный город и такая специальная страна. В нем всегда хозяйничали то сволочи, то дураки. Иногда они сочетались в одном лице. И еще вопрос, что лучше — умная сволочь или глупая!
— Ты, иностранный подданный! — притворно гневается Лариска. — Кто дал тебе право бранить наших сволочей?! Вали в свой Израиль, там и бранись сколько влезет!
— Так ведь здесь родные сволочи, — оправдывается Бергель. — Вскормили меня, вспоили. А там я и по имени-то не знаю никого.
— Так я не понял, Борис Ильич, чем вас перепугал Гигаполис, — говорю я.
— Гигаполис меня перепугал не так сильно. Ну, загаженный, никем и никогда не обихоженный, бесхозный город-переросток… Меня напугало его будущее.
— Это я понимаю. Перебои с энергией, водоснабжением, продуктами. Чертовщина с транспортом. Жуткая преступность…