Дверь негромко хлопает, лязгает замок. Вот теперь мы, кажется, одни.
Ольга неслышно, как танцующая тень, порхает по комнате. Убавляет свет, смахивает невидимую пыль с видеосета, включает негромкую музыку… Все это время я почти лежу в кресле, не чуя ни рук, ни ног от усталости.
Между тем девчонка в своих танцевальных па добирается до встроенного бара, звякает там бутылками. Подходит ко мне с двумя высокими бокалами в руках и, опустившись на колено, один протягивает мне.
— Где у тебя фонор? — спрашиваю я.
— В прихожей.
— Принеси.
— Конечно, господин, — отвечает она, смиренно опуская глаза. Так в ее представлении должна вести себя гейша. Интересно, ведает ли она, что гейши не разгуливают в шортах? — Но сначала я хотела бы исполнить свой профессиональный долг…
— Долг? — Я коротко усмехаюсь. — Что ж, неплохо придумано. Где здесь ванная? От меня разит страхом, как от вонючего козла, я хотел бы смыть его.
Мокрый и жалкий, переступаю порог и с облегчением отгораживаюсь дверью от Гигаполиса. С его уличной вонью, неистребимой сыростью и разлитым в самой атмосфере ощущением тревоги и неуспокоенности. С его криминальной мразью и апокалиптической нечистью. С его проблемами, столь ненавистными мне — главным образом потому, что мне приходится изо дня в день ими безуспешно заниматься.
Здесь свой мир. Здесь хорошо. Пахнет чистым бельем, дезодорантами, пирогом. И, неуловимый, уже витает, желая заявить о себе, аромат свежего кофе.
Лариска, в длинном стеганом халате, с накинутой на плечи шалью, терпеливо ждет моих объяснений.
— Видишь ли… — начинаю я.
И обрываю себя. Не буду я ничего ей объяснять. Она и так все знает. И про мою квартиру на другом конце города. И про то, что не хочу я туда, в этот замусоренный склеп, а хочу к ней, в тепло и негу. И что ее это ни к чему не обязывает, и если она не одна в этот поздний час, то в полном своем женском праве выставить меня к чертовой матери обратно в ночной Гигаполис.
Однако не похоже, что Лариска сейчас меня выставит.
— Фимка приехал, — говорит она и улыбается чуть растерянно.
— И слава Богу, — произношу я с облегчением.
— Так я пойду на кухню.
— Постой, а выпить у тебя есть?
— Фимка привез.
Избавляюсь от мокрого плаща, переобуваюсь в самые просторные тапочки — а у Лариски таких в изобилии — и прохожу в комнату.
— Серый, — потрясенно бормочет Фимка Бергель.
И, не издавая более ни звука, лезет целоваться. За минувший год он еще сильнее ссутулился и облысел. А гигантский его нос, который, по его же собственному признанию, “на двоих рос, одному достался”, стал еще краснее.