— Ты, гостенёк, — заговорила она, обращаясь ко мне, — Таньку должен знать. У нее отец портным был. Шубы шил пятишовки, сарафаны бабам тоже. А теперь уж он умер. Давно умер. А веселый был, покойничек. Бывало, сарафан примеряет, а сам все шутит да норовит за мягкое место ущипнуть. Один раз Лукерью Устинову так-то ущипнул, дак она ему пощечину отвесила… Бедовая была баба. А он хоть бы что: «Виноват, говорит Лукерьюшка, это я нечаянно тебя иголкой уколол…»
— Полноте, бабушка! — смутилась дородная Татьяна. Рассказ бабушки про отца, видимо, ей не очень пришёлся по нраву.
Мы ели наваристые щи, рассыпчатую картошку с груздями. Картошка таяла во рту, засол у груздей был хорош, и я сказал об этом.
— Еще бы! — улыбнулся Василий. — За ними бабушка в лес сама ходит, от угара спасается. Закроет трубу, позовет соседскую девчонку с Мишкой посидеть, а сама — шмыг в лесок. Голубинский ельник помните? Вот там и грузди. Нам-то с Таней ходить некогда.
Он вышел из-за стола, закурил, походил по избе, разгоняя дымок рукой. Потом подошёл к зыбке, куда Татьяна положила ребенка. Взгляд у отца стал просветлённым и ласковым, когда он глядел на Мишку.
— Ну, поехали, Таня, в поле. А вы можете отдохнуть.
Отдыхать я не стал и пошел с ними в поле.
Было тихо и прохладно. Предосенние редкие облака отбрасывали тень на озими, на пустынные луга. За деревней, на большом изрытом участке стоял приземистый агрегат на прицепе у трактора. Василий сел на трактор, Татьяна примостилась на ступеньке у ленточного транспортера, махнула мужу рукой, и все это громоздкое гремящее сооружение медленно двинулось по полю, взрывая землю и выбирая из неё стальными руками крупные синеватые клубни…
Всё-таки изменилась моя деревенька за время моего долгого отсутствия. Посмотришь — всё будто по-старому: высокие избы, телята, пасущиеся на поле, скирды соломы на жнивье — всё привычно взгляду. Но, если присмотреться, можно заметить многое, чего прежде не было.
Вечером, когда мы сели ужинать, Мишка всё тянулся к яркому светильнику, который свешивался с потолка, норовя его пощупать. Отец шутил:
— Ишь ты, смолоду к свету тянешься!
— Монтёром будет, — заметила мать, а бабушка сказала:
— Обожжет лапушки!
Мишка переходил с рук на руки. Отец кормил его малиновым вареньем с ложечки, мать потчевала молоком из груди, бабушка давала пить чай с блюдечка.
А когда улеглись спать и погасили свет, Мишка немного поплакал, покуксился и умолк. И тогда в кромешной темени избы опять тихонько зазвенела старая колыбельная:
Спи, усни, —
Баю-ба-а-ай…
Мы те шапочку купим,