Валька нетерпеливо, но осторожно взял бинокль и быстро поймал в окуляры маленькую движущуюся точку — силуэт пограничного сторожевого судна. Его профиль четко рисовался на фоне моря, было даже заметно, как на волне поднимается и опускается форштевень.
— Это корабль нового типа. Раньше мне доводилось бывать на судне типа «Шторм». Отличный сторожевик! Водоизмещение пятьсот шестьдесят тони, скорость двадцать четыре узла, — неторопливо, ровным голосом говорил мичман. — Две стомиллиметровые пушки, четыре зенитки-сорокапятки, трехтрубный торпедный аппарат… Мины, глубинные бомбы, трал… Это, — он опять вытянул руку, — новый корабль… Как бы я хотел плавать на нём!.. — Последние слова были сказаны с горечью.
Валька, рассмотрев как следует сторожевик, возвратил ему бинокль и сказал не совсем уверенно, хотя и довольно бодро:
— Еще будете плавать, дядя Боря.
Мичман покачал головой.
— Нет, теперь уж не возьмут. Куда же инвалиду на корабль? — Он надел кожушки на окуляры бинокля.
Валька спросил:
— Теперь вам легче? Голова прошла?
— Легче, — ответил Хилков. — Морской воздух, он лечит… И голова не болит, и тревога прошла, как увидел корабль…
Когда возвращались домой, вещевой мешок мичман нёс в руке, спрятав в него бинокль.
Над городом вовсю сияло жаркое летнее солнце. По набережной шли здоровые, сильные, загорелые люди, и было весело и спокойно. Спокойно от того, что день был мирный и такие же мирные дни будут после него.
1975 г.
Она нажала кнопку звонка, и дверь отворили. В глазах дочери — изумление, радость и тревога.
— Ой, мама! — воскликнула Дуся. — Входи, входи. Давай твои корзины, я помогу.
И уже в новой, двухкомнатной, по-стандартному уютной квартире с балконом, газовой плитой и ванной, с ковром на стене и полированной, тщательно оберегаемой мебелью дочь не переставала удивляться:
— Ой, мама, мама! Как же так? Ни письма, ни телеграммы, ни одного намёка на приезд — и вот, пожалуйста. Одна с такими-то здоровенными корзинищами с вокзала тащилась! Неужто бы я не встретила родную-то маманю, кабы знала! Да сядь, устала ведь.
— Ничего. Я ко всему привычная, — ответила мать, осторожно садясь на мягкое сооружение, именуемое по-городскому диван-кроватью. — Я ведь знаю дорогу-то. С вокзала на метро, а от него — рукой подать.
Мать сняла с плеч пёстрый платочек, пригладила волосы у висков, провела по лицу ладонями, как бы снимая этим жестом усталость, и посмотрела на дочь пристально и улыбчиво, ища перемен в ее внешности. Но дочь мало изменилась, разве только лицо больше округлилось, стало даже пухловатым, да на шее появились складки. Да волосы цвета овсяной соломы не так густятся, как прежде. Подумала: «Изведёт этой химией все волосёнки. Облысеет начисто!»