Они поднялись у коммерческих складов и направились к домику Аренса Волтера, где запасливый норвежец приготовил нехитрое угощение.
Каширин аккуратно спрятал флаги и транспаранты в кладовую, прикрыл для верности сверху. линялыми оленьими шкурами и сказал:
— Еще нам пригодится красное знамя.
За строганиной рыбак Ермачков и младший брат Ивана Куркутского Михаил, обучавшийся грамоте у марковского священника, расспрашивали Каширина о будущем и с сомнением и недоверием переглядывались, слушая его горячие речи.
— У нас будет пролетарская республика! Погодите немного, дайте расшевелить народ. Эх, ну почему не пришел Тымнэро?
— Темный он совсем, — авторитетно заявил Ермачков. — Забитый да робкий.
— Для таких и революция! Чтобы поднять людей с коленей, — заявил Каширин.
Первомайская демонстрация напугала анадырский комитет, никто не хотел собираться на заседания, чего-то выжидали в своих домишках.
В ночи далеко светился огонек костра, горевший в чоттагине.
Из отверстия в крыше яранги к бледному небу тянулся столбик дыма, внутри слышались приглушенные голоса.
На длинной цепи поодаль от хозяйских собак отдыхала гостевая упряжка.
Кашлянув несколько раз, Каширин низко пригнулся и вошел в полутемный, едва освещенный костром чоттагин.
— Амын етти, Кассир, — радушно встретил его Тымнэро. — Мои родичи приехали. Это Теневиль, а женщина — Милюнэ… С верховьев они, из стойбища самого Армагиргина.
— А-а, — протянул Каширин, — вон ты какой, пишущий Теневиль! Как поживает брат Солнечного владыки Армагиргин?
— Живет, — просто ответил Теневиль, разглядывая удивительного тангитана, который без, брез-гливой гримасы вошел в ярангу и, главное, хорошо говорил по-чукотски.
— Слыхал я, — обратился Каширин к Теневи-лю, — что ты письменный чукотский разговор придумал. Это что же, ты буквы изобрел, азбуку?
Эти слова не были понятны ни Теневилю, ни Тымнэро, но Теневиль с достоинством пояснил:
— Мой чукотский знаковый разговор только для нашего языка.
— А ну покажь!
Теневиль вытащил из дорожного мешка гладкую дощечку, отскобленную до бумажной белизны. Каширин взял ее и придвинулся к костру.
Знаки были выдавлены на мягкой древесине чем-то острым — то ли шилом, то ли гвоздем. Иные были похожи на изображения людей, животных, предметов, но больше было непонятных, странных, иной раз чем-то напоминающих Каши-рину вывески на японских и китайских лавках во Владивостоке. Несколько раз на глаза Каширину попадались изображения двух радиомачт Ново-Мариинска, знакомых ему по дощечке, принадлежащей Тымнэро.
— Любопытно, — пробормотал он. — А прочитать написанное можешь?