— Ну, уж сравнил ты старика с тангитаном, — усмехнулась Раулена.
— Найдется какой-нибудь тыркыльын [Олень-бык], - с уверенностью произнес Тымнэро.
— Хоть бы тангитан взял ее, — вздохнула Раулена. — Всю жизнь была бы сыта.
Следующим утром Тымнэро проснулся на рассвете от желания облегчиться. К своему удивлению, он не обнаружил рядом в пологе Теневиля и подумал, что оленевод ушел в стадо.
Тымнэро натянул на себя нижние пыжиковые штаны, торбаса, накинул легкую кухлянку и вышел из яранги. Он по привычке посмотрел на восход, чтобы удостовериться, что погода в течение дня не изменится. Там было чисто, и ровная полоса красной зари наполнялась усиливающимся светом, будто живой горячей кровью. Вчерашняя сытость еще не прошла, и по телу Тымнэро разливалась умиротворенность.
Вернувшись в ярангу, он застал там расстроенного Теневиля.
— Тебе лучше поскорее отсюда уехать, — мрачно сказал пастух.
— Я и сам подумываю об этом, — с легким удивлением сказал Тымнэро. — А что случилось?
Однако Теневиль не мог передать всего утреннего разговора с Армагиргином своему дальнему родичу и лишь произнес в ответ:
— Так надо.
Он помог погрузить оленьи туши на нарту и проводил Тымнэро вверх по долине, пока нарта не поднялась на перевал, откуда дорога шла вниз до самого Анадырского лимана.
Теневиль смотрел вслед исчезающей нарте с горечью.
Кончался короткий зимний день. Сменные пастухи возвращались из стада, устало входили в жилища. В чоттагйнах пылали костры, трещал в огне высохший на морозе валежник, в вечернем стылом воздухе глухо звучали голоса.
В чоттагине Армагиргина горели четыре моховых светильника, было как солнечным днем.
Прямо под дымовым отверстием на рэтэме разложены странные вещи. Здесь — берестяная коробочка-проткоочгын, в которой хранились царские бумаги, дарованная якутским генерал-губернатором тангитанская нарядная одежда, уже сильно истлевшая от старости и много раз чиненная нитками из оленьих жил. Тускло поблескивали шитые серебром наплечники, позеленевшие пуговицы. Здесь же была хорошо отполированная деревянная доска, на которую Теневкль перенес русскую речь с царской бумаги. Поверх всего лежал царский ножик в серебряных ножнах.
Теневиль с удивлением уставился на эту груду.
Армагиргин поймал его взгляд и сказал:
— Прежде чем звать Эль-Эля, ты первым узнаешь от меня эту новость: я решил отречься от братства с русским царем.
— Как это? — не понял Теневиль.
— Много лет назад я дал клятву в Якутске служить российскому царю и русскому правительству вместе со всем чукотским народом… Однако остальные чукотские эрмэчины не поддержали меня. Я не отступал от своего. Мне казалось, что это лучший путь для нашего народа — жить под покровительством русского царя и русской веры. Я ждал вместе с моим народом защиты и помощи… Да, пришли на нашу землю тангитаны с признаками власти, с маленькими ружьецами в кожаных чехлах, носимых на поясе. В Маркове и в Уэлене построили школы. Появился даже русский лекарь Черепак… Но в школе ни одного чукчу не научили грамоте — Михаил Куркутский не в счет. А вера русская оказалась непригодна для нас, не была понята… И чем больше я жил на этой земле, тем больше убеждался, что сделал в свое время страшную ошибку — не тем путем пошел. Народы как острова в море — они никогда не сходятся. Сами русские смеялись надо мной и над моим званием брата русского царя… Пусть бог отнял у меня потомство за предательство, но рождались дети у моих пастухов, люди, которые должны были населять тундру. А теперь в России непонятное творится. И от этого еще хуже нам. Если бы я знал другой путь! Но нет ничего другого, как пойти дорогой лопаточной трещины… Эй, женщины, принесите оленью лопатку!