Во время путешествий с Еленой такие, вообще-то редкие, случаи подмены органов чувств происходили непрестанно, были вполне возможны и возникали с легкостью сна и быстротой мысли. Это случилось и сейчас.
А когда на каком-то повороте солнце обошло поезд и появилось с Елениной стороны, она на минуту закрыла глаза. Тогда я увидел ее тяжелые и удивительные веки, под которыми жили и сами по себе пламенели огни, из-за чего ресницы, не могущие удержать весь этот свет, мерцали легкими отблесками червонного, темного золота в чудесных переливах.
Пока она сидела с закрытыми глазами, я успел рассмотреть ее лоб, лицо, шею. Вокруг ее головы, словно летнее марево над зреющими плодами, трепетал расплывчатый ореол мощного, но едва заметного излучения и таял в пробегающих за окном неясных далях, в просторе, который под действием скорости на глазах пассажиров словно разрывался на части и пропадал.
Так, преодолевая пространство, мы долго молчали: она – по законам своего естества и появления, а я – упиваясь невыразимой сладостью ее присутствия, которая росла, разливалась и уносила с собой все, о чем можно было подумать и сказать.
Но в какое-то мгновение я не выдержал. Я забылся и на секунду прервал молчание, только на миг, которого было достаточно, чтобы в двух словах объяснить ей, как неизмеримо счастливее я всех людей на земле, вынужденных проводить свои дни и ночи, делить свой хлеб и свое ложе с призраками – в отличие от меня, имеющего женщину совершенного естества и облика.
Этого оказалось достаточно, чтобы женщина, олицетворяющая в моем сознании величие и красоту всего мира, исчезла как привидение.
Напротив меня, в ритме скорого поезда, покачивалась пустая скамья, будто ветка, с которой вспорхнула птица. Окно вагона напрасно захватывало и срезало все новые и новые пейзажи в постоянно новой игре света и облаков. Все это мелькало и уплывало куда-то, будто бесформенная тягучая масса. А я продолжал путешествие как отягощенный заботами одинокий человек, каким без Елениного присутствий по сути дела, всегда и был.
А бывает, Елена является и при других обстоятельствах и совсем по-иному, но вечно во время путешествия и всегда неожиданно и странно.
Случается, что при возвращении, в чужом городе у нас окажется какой-нибудь час-два свободного времени между поездами, или между поездом и самолетом, или кораблем и поездом. Эти часы отмечены всегда особым колоритом и занимают особое место в нашей жизни.
Солнечный день после дождя. Вещи в камере хранения, в кармане билет для дальнейшего пути – сегодня вечером. Вся прошедшая жизнь позади, вся будущая – передо мной. Создается незанятое пространство полной свободы. В такие часы хорошо живется. Все не так, как было и как будет, а так, как могло бы быть и как по какому-то чуду и есть. Жизнь вдруг становится прочной, ясной, лишенной точного определения и воспринимается лишь по тому, что ценно само по себе. Все приобретает особое значение и ценность – и то, о чем человек подумает и что увидит, понюхает или попробует. Мелочи и случайные встречи в таких обстоятельствах часто выглядят как значительные вещи и великие события.