– Яснее некуда, – угрюмо буркнул Стив.
– Всего хорошего, господин дварф. – Иефа лучезарно улыбнулась и направилась к выходу.
* * *
Что может быть смехотворнее и глупее дварфа вне гор? Правильно, дварф, который следит в Бристоле за полуэльфкой, которая его недвусмысленно отшила всего три минуты назад. Предаваясь этому дурацкому занятию, Стив обзывал себя болваном, идиотом, лягушкой безбородой и прочими достойными именами и все недоумевал, за каким лешим он это делает?! Вот спросите его, Стивана из Утгартов, стража ворот, второго в роду: какого дьявола он преследует эту сероглазую злючку, прячась в тени подворотен, как какой-то… Стив сплюнул. Ведь если он попадется на глаза этой полукровке, от него мокрого места не останется, весь Бристоль будет знать, какой он болван, а она на этом еще и денег заработает, мерзавка! И, как на зло, никто не собирается на нее нападать, ну хоть бы какой завалящий гад прицепился, ну, там крестьянин пьяный, или, еще лучше, из султаната какой-нибудь чернявый, ну хоть кто-нибудь! Так ведь нет же, разгуливает она себе по городу, как ни в чем не бывало, на витрины пялится! Грымза!
Устав ругать себя и полуэльфку, Стив впал в философское настроение. Ну и ладно, все равно уже начал, а бросать дело на полдороге он не привык. Главное, не попадаться ей на глаза, и тогда никто ничего не узнает. Ох, Мораддин, скучный народ – женщины! Все им тряпки да побрякушки! Лучше бы хороший топор себе купила.
Иефа брела по солнечному Бристолю, подставляя лицо горячим ярким лучам, и думала, что мир вовсе не так уж плох, даже если в нем есть приставучие дварфы. Сладкий запах цветения, еле уловимый оттенок нагретого солнцем булыжника и чуть-чуть морской соли – если бы существовали такие духи, она обязательно купила бы себе самый большой флакон, чтобы всегда, всегда, в самой далекой стране ощущать себя частью таких вот детских непоседливых дней. Иефа хотела пахнуть Бристолем. Жизнь горожан проходила за вином и музыкой, казалось, что никто не работает, а все вокруг делается само собой, и эта иллюзия была настолько сильна, что многие жители Бристоля в нее давно поверили. Тем не менее, кто-то возводил новые здания с колоннами и башенками, кто-то мостил маленькие и круглые, как монетки, площади гладким разноцветным булыжником, кто-то устанавливал фонтаны и разбивал парки, ставил статуи, строил одноэтажные домики с чудными смешными крылечками, кто-то открывал и наполнял товарами лавки, чинил и тачал, шил и вязал, плел и вырезал, растил, готовил, жарил, парил, торговал, гранил, шлифовал, полировал, замешивал, красил, рисовал и играл, и – думалось иногда Иефе – этот кто-то был сам Бристоль, незаметно и скромно растущий и прихорашивающийся, словно на праздник. Веселый, изворотливый, хитрый, продажный, циничный портовый проныра, способный ко всему приспособиться, все и всех использовать, продать, купить и снова продать, но уже дороже, необузданный и осторожный, жестокий и чуткий одновременно, Бристоль напоминал Иефе ее саму, такую, какова она на самом деле, без лучезарных улыбок и вежливых фраз, взбалмошную и непонятную.