Я неожиданно проснулась. Поиграла струнами отдохнувшего организма, проверяя настроение. Тонус бодрый, пульс частый, кровь играет. Я довольно резво вскочила с кровати. Вымылась, позавтракала чем бог послал. К сожалению, бог послал мало чего. Мама давно не навещала монашескую келью дочери. Я выпила чаю, поклевала орешки из пакетика, всыпала в миску кошачий корм и погладила Цезаря по шерстке. Кот сердито взвился, видимо, отвык от ласки, одичал. Бедное животное, к тому же безжалостно кастрированное.
– Не сердись, Цезарино, скоро мы будем чаще видеться, меня уже изгнали из «Меркурия». Я – изгой, меня прогнали фарисеи.
Я гладила строптивого Цезаря, и слезы обиды вскипали у меня в горле. Почему-то девушки любят плакать нутром. Я задумалась. Вообще-то я не знаю, где у человека накапливаются слезы, в каком месте – в душе, на сердце, в горле, еще где-нибудь, или все-таки они находятся в слезных каналах. И сколько их, этих слез – стакан, ведро, бочка, цистерна, и можно ли выплакать весь запас за один раз? И хватит ли запаса на всю жизнь, и не испортится ли столь хрупкий материал до поры до времени, пока на жизненном пути не повстречается чудовище в образе Змея Горыныча. Нельзя же плакать испорченными от длительного хранения слезами. Слезы должны быть чистыми и абсолютно свежими. Я чмокнула кота в мордочку и вытерла мокрые щеки. Надо жить. Надо выстоять. Выдержать. Вытерпеть. Жизнь того стоит.
Кабриолет замерз за ночь, как нищий и бездомный, он трясся от холода, совсем как лихорадочный больной. В апреле на город обрушился циклон. Он принес с собой в чемоданчике промозглые холода и пронзающие ветры, ночные заморозки и судорожные сквозняки. Открыл крышку и выпустил все добро на волю. Никакой управы на него нет. Никто еще не продумал систему штрафов и взысканий за нарушение общественного порядка противоправными деяниями небесного управления. Я пыталась отогреть замерзший автомобиль. Даже руками трогала. Бесполезно. Лед. Стужа. Кабриолет долго кряхтел, вздыхал, наконец разогрелся. Мы тронулись в путь. Каждый думал о своем. Я размышляла о том, в какой стороне находится счастье и как бы побыстрее до него добраться. А кабриолет думал о надвигающемся ремонте. Мысли у обоих были печальные. Житейские. На светофоре я разрыдалась. Нормальное женское занятие. Ничего предосудительного я не делала, но постовой милиционер подошел к машине и строго побарабанил пальцами по стеклу, дескать, проезжайте, дамочка. Плачьте где-нибудь в другом месте. Я повернула ключ зажигания. В моем городе найдутся и другие места для моих слез. Я бездумно ехала по проспектам и переулкам, кружила по площади, в общем, город жалел меня, сочувствовал, сопереживал. В эту минуту мне никто не мог помочь. Ни мама. Ни Бобылев. Даже Цезарь не смог бы меня утешить. А город поддержал упавший дух, взял на себя часть моего горя. Он не мог совсем снять груз с моих плеч, это была личная ноша, частная собственность, но малую толику напастей город забрал у меня. Я громко высморкалась, потерла заплаканные глаза…