— Добрые хлопцы и те и другие, — заметил Константин. — Но какой леший и куда погнал их в дорогу? Никто из встреченных казаков об этом не обмолвился?
— Никто — в дозор говорунов не посылают. Наверное, имен но об этом и желает говорить с тобой атаман Сулима. На мою думку, путь его казаченек вряд ли совпадает с нашим.
— Так мыслю и я. Поэтому встреча нашего отряда с сулимовским нам ни к чему. А вот послушать самого атамана мне будет нелишним. Скачем к нему.
— Какой конвой взять? Сотню, две?
— Для конвоя достаточно тебя одного. Куренного Данилу я хорошо знаю и уверен, что встретимся и разойдемся мы с ним миром. Хоть разные у нас дорожки, однако свара, а тем паче бой промеж его и моими казаченьками не нужен нам обоим. Разве я выступил в поход против него, а он против меня? Нет. А из того, что мы хотим отучить москалей совать нос на Запорожье, а он задумал намылить холку шведам-латинянам, вовсе не следует, что мы должны пускать кровь друг другу. Сечевики — вольные люди, за пределами Сечи каждый волен поступать как хочет, и никто не вправе мешать ему в этом. Запорожье — наш общий дом, все мы — браты, и москали вкупе со шведами не стоят того, чтобы из-за них мы враждовали между собой и ослабляли Сечь распрями.
— Прежде всегда было так, батько. Для истинного сечевика превыше всего Сечь и други-браты, а все остальное — дело десятое.
— Так будет и сегодня. Для рода Сулимы Сечь — мать родная, и Данило не нарушит главного ее закона, благодаря которому Сечь выживала при самых тяжких испытаниях! Что бы вокруг ни происходило, запорожцы никогда не поднимали оружия один на другого.
— Дай Господь Сулиме твой разум, батько.
— У него имеется свой, друже, и не хуже моего. Сейчас убедишься в этом...
Сулима с несколькими старшинами встретил Гордиенко невдалеке от головы своей колонны. Его широкоскулое лицо улыбалось, черные усы выделялись на едва тронутом легким загаром лице, лохматая шапка брошена на луку седла, и бритая голова с длинным, закрученным вокруг левого уха оселедцем подставлена ласковому южнорусскому мартовскому солнцу.
— День добрый, батько кошевой, — приветствовал он Константина. — Дошла до меня чутка, что ты вдрызг разнес при Царичанке москалей. От души поздравляю.
— Всего доброго и тебе, атаман. За поздравление благодарен, хотя чего удивительного, что наши славные сечевики побили клятых москалей? Разве когда бывало иначе? Но отчего привечаешь меня в седле? Джура сказал, что ты собирался устроить с моими казаченьками совместный привал. Я с собой по такому случаю даже кисет добрячего тютюна прихватил, чтобы за люлькой вести беседу. Выходит, напрасно?