Гревил просто оказался в неподходящий момент не там, где надо. Из того немногого, что я узнал в больнице, я понял, что он шел по Ипсуич-Хай-стрит и на него с большой высоты рухнули строительные леса, которые должны были демонтировать. Один из строителей погиб, другого с переломом бедра отвезли в больницу. Моему же брату одна металлическая балка распорола живот, другая вонзилась в ногу, что-то тяжелое свалилось на голову и вызвало травму черепа с обширным кровоизлиянием. Это произошло накануне под вечер; с того самого момента он не приходил в сознание. Его личность не могли установить до тех пор, пока рабочие, разгребавшие обломки, не нашли его записную книжку и не передали ее в полицию.
— А бумажник? — спросил я.
Бумажника не было. Только записная книжка, в которой на первой странице было аккуратно написано: «Ближайший родственник — брат, Дерек Фрэнклин», и номер телефона. До этого они не располагали ничем, кроме инициалов Г.С.Ф., вышитых чуть выше кармана его изодранной, забрызганной кровью рубашки.
— Шелковой рубашки, — с каким-то неодобрением подчеркнула медсестра, словно шелковые сорочки с вышитой монограммой были чем-то аморальным.
— В карманах больше ничего не было? — поинтересовался я.
— Связка ключей и носовой платок. Больше ничего. Вам их отдадут, разумеется, вместе с записной книжкой, часами и кольцом.
Я кивнул, не было смысла спрашивать когда.
День, странный и нереальный, тянулся, словно в искривленном времени. Я вернулся, чтобы еще побыть с Гревилом, но он лежал неподвижно, в своем угасающем бессознательном состоянии и уже непохожий на себя. Если Вордсворт был прав в отношении бессмертия, то за сном и беспамятством следовало пробуждение, и мне следовало радоваться, а не горевать.
Я вспоминал, каким он был, и о том, как складывались наши родственные отношения.
Мы никогда не жили с ним по-семейному вместе, потому что, когда я родился, Гревил уехал учиться в университет и устраивать свою жизнь. Когда мне было шесть, он уже был женат, а когда мне исполнилось десять, он развелся. На протяжении долгих лет он был как гость, которого я встречал лишь на семейных праздниках и торжествах, становившихся все более редкими, по мере того как наши родители старели и умирали. Затем встречи и вовсе прекратились, когда сестры, связывавшие нас с Гревилом, эмигрировали: одна — в Австралию, другая — в Японию.
И только спустя много лет, в течение которых мы обменивались лишь поздравительными открытками по поводу Рождества или дней рождения, когда мне самому уже исполнилось двадцать восемь лет, мы вдруг встретились на железнодорожной станции и подружились в поезде. Однако и тогда мы не стали очень близкими друзьями, лишь иногда перезванивались, приглашая время от времени друг друга в ресторан и получая от этого удовольствие.