Эмигранты любят свою Родину издали. Как сказал один из них: «Можно жить в любом государстве, но Родина у тебя одна.»
Даже те из эмигрантов, кто интеллигентно ругает Брайтон, кто живет среди американцев и, казалось бы, бесповоротно обамериканился, иногда, но хоть разок в год, а заглянет на Брайтон. Это для него уголок Родины. Здесь ему искренне нагрубят, откажет в месте швейцар перед входом в ресторан, потом обсчитает официант, пошлет полицейский известным всем маршрутом. Но и накормят по‑русски сразу и осетриной, и пельменями, и настоящим черным хлебом, привезенным родственниками.
Больше всего эмигранты просят привозить им с Родины черный хлеб.
Да, Брайтон — это частица Родины! Здесь до сих пор сидят на кухнях и до сих пор ведут задушевные разговоры генетическим полушепотом о непорядках в России. Но здесь могут и помочь тебе, и понять тебя, и не поймут тебя улыбчивые американцы.
Брайтон — это уголок Родины.
Но больше всего эмигрантам хочется побывать на настоящей Родине. Хочется показать своим прошлым друзьям, какими они стали. Чтобы все увидели их машины — длинные‑предлинные, времен тех фильмов, которые по нескольку раз смотрели в юности.
Чтобы все увидели их серьги, золотые‑презолотые.
«…Ведь тебе теперь, любимый мой, лететь с одним крылом…»
Эмигрант — это человек с одним крылом. Огромным, размашистым, но одним.
Поэтому они и любят эту песню. Под нее они чувствуют свою роскошную неполноценность, богатое несовершенство, веселье несостоявшегося счастья…
Наши эмигранты в Америке напоминают ребенка, выросшего без отца при богатой фарцующей маме.
Герка тоже наш человек…
— К сожалению, Мишка, я не могу сегодня придти к тебе на концерт. Я еще здесь плохо знаю тюремщиков…
Герка потерял оба крыла, но сохранил главное — чувство настырного советского оптимизма.
— Ничего страшного… Подумаешь, сто лет! Мне обещали, если буду хорошо себя вести, скостить срок лет на пять, а то и на десять!
Я слышу в трубке, как его торопят.
— Мне пора, — говорит он. — Обедать зовут. У меня здесь особая кухня. Ко мне с уважением относятся.
Я понимаю, что, как и в детстве, он врет. Это его хромосомный набор. Наверняка он звонит из служебного помещения.
Я напоминаю, как он привел ко мне для извинения тех, кто меня побил. Голос Герки сникает. Он вспомнил Ригу. А может быть, и накопленные на побег отца деньги. И хоть говорят, что в Америке тюрьмы комфортабельнее наших санаториев четвертого управления… Все же это тюрьма. А доллары не фантики!
P.S. Месяц назад я узнал, что Герку освободили. Как это произошло, никто не мог мне объяснить. Видимо, тут тоже «сыграл» хромосомный набор…