— Понимаю. А вы свое положение понимаете?
— Начинаю понимать.
— Кому выгодно подвести вас под удар? Под такой сильный удар?
— Не знаю.
— У вас есть конкуренты?
— Есть, но я, к сожалению, не Моцарт… Сальери искать довольно сложно.
— Враждуете с кем-нибудь? Или, быть может, вам мстит муж вашей подруги? Кстати, ее имя, фамилия и адрес…
— Ее муж ничего не знает… Мою подругу зовут Эжени Шорнбах.
— Шорнбах? Ее муж военный?
— Да.
— Чем он занимается?
— Я не знаю.
Берг хорошо знал, чем занимается в Западном Берлине генерал Шорнбах, — он был нелегальным представителем МАД.[2]
— У Шорнбах есть дети? — спросил Берг.
— Да.
— Давно у вас эта связь?
— Нет.
На столе прокурора зазвонил телефон, и Люс вздрогнул, хотя звонок был приглушен зеленой подушкой, — видимо, Берг не любил резких звуков, он и говорил-то тихим голосом, таким тихим, что иногда Люсу приходилось подаваться вперед, чтобы услышать его.
— Прокурор Берг… Да, слушаю… Спасибо. Я пришлю нарочного, а пока вы скажете мне устно результаты экспертизы… Так… Так… Так… Ну что же, не очень густо, но уже кое-что… Посылаю вам человека. Спасибо. До свидания.
Он положил трубку, минуту сидел в задумчивости, а потом вызвал секретаршу и попросил:
— Пожалуйста, отправьте нарочного в кинолабораторию АЭГ, Фюрнбергштрассе, девять, к господину Ушицу. Пакет сразу же передадите мне.
Секретарша посмотрела на Люса с жадным любопытством и, выходя из кабинета, раза три обернулась.
— Так, — сказал Берг, — ладно… У меня язва…
— Что? — не понял Люс.
— У меня язва, — повторил Берг, — питаться надо по часам. Протертые котлеты и чай с сахарином. Не составите компанию?
— Может быть, мы продолжим завтра?
— Нет. Нам придется еще посидеть сегодня…
Они поднялись.
— Это рядом, — сказал прокурор, выключая диктофон так, чтобы это видел Люс, — за углом.
Когда они вышли из прокуратуры, Берг сказал:
— Хорошо, если бы вы сами привезли ко мне вашу подругу.
— Я понимаю.
— Тогда мне будет легче еще раз поговорить с кельнером…
— Спасибо.
— Теперь вот что… Ваш фильм… Ну, этот… который наделал много шума… О наци в белых рубашках… Когда вы этот фильм выпускали, вам никто не звонил, не угрожал, не просил?
— Десятки раз звонили, предлагали, просили…
— А Дорнброк?
— Ганс?
— Да.
— Нет. Он молчал. От его папаши было много звонков… не от него лично, естественно, но из его окружения… ко мне даже приезжал его сотрудник, Айсман. Говорил, что ненавидит нацизм так же, как все мы. «Нас, немцев, делают чудовищами, зачем вы помогаете иностранным злопыхателям, Люс?»
— Будете что-нибудь есть? — спросил Берг.
— Я выпью кофе.