Меня отвели в полицейский участок для допроса. Я недолго держалась. Полицейский, который допрашивал меня первым, был любезен и очень мягок. Через пять минут после начала беседы я призналась во всем. Во всем, кроме существования Хуго, разумеется. В конце концов, защита Хуго была единственным смыслом моего существования.
— Но ведь он–то и втянул тебя во все это дерьмо? — взвилась Квази.
— А единственное, что полицейский остерегся мне сообщать — это что трупа не было. Хуго сделал все точно так, как обещал. Но я–то этого не знала.
На лицах друзей ясно читалось, в какую оторопь их вогнала столь беспредельная ирония, но эта оторопь быстро обратилась в презрение к моей недогадливости. Хотела б я на них посмотреть на моем месте.
Робер предложил принять по глотку, чтобы я оправилась и промочила горло. Полагаю, в основном он опасался еще одного перерыва в сериале. Я в общем–то была рада паузе, потому как начиная с этого места моя история становилась чертовски запутанной, и я не очень представляла, как ее протолкнуть, даже при том, что мои три раззявы были просто даром небесным в том, что касалось заглатывания любой мути, от ужей до сабель и прочих более–менее заточенных предметов. У меня самой ком стоял в желудке, настолько продолжение было неудобоваримым. Я вцепилась в идею хронологической последовательности — только она могла мне помочь самой разобраться в этой истории, которую я охотно отсекла бы от моей жизни, как отсекают засохшую ветку, и пусть гниет за забором. Я вытрясла из бутылки последний глоток и вспомнила невероятное блаженство, которое испытывала в камере предварительного заключения, сидя вместе с… их лица мгновенно всплыли в памяти, но мне хотелось непременно вспомнить каждое имя, потому что в то время я общалась с людьми, каждый из которых был личностью со своей историей. Что там ни говорят, а кутузка, особенно изнутри — это мощнейшая штука.
— Так тебя выпустили, или что? — Квази прервала ход моих размышлений.
— А ты как думаешь? Что меня поместили в номер люкс, дабы я оправилась от перенесенной травмы?
— А ты еще и заболела? — спросила Салли.
Робер, чувствуя, что я сейчас взорвусь, поспешил вмешаться. Его имя предрасполагало к роли словаря[10]:
— Подумай немного, Салли. Это ужасно — убить кого–то, когда ты к этому не привык. Ты сам меняешься, становишься другим. Тебя это травмирует. Короче, тебе хреново.
— Как убийце Жозетты?
— Ну, ему это, может, нравится.
— Одно другому не мешает. Например, как тому типу, которого ты лапала сегодня утром, Салли, — пояснила Квази. — Ты его травмировала, но может, ему тоже понравилось.