Он машинально потягивал маленькими глотками виски, поданной ему по ошибке. Он не любил спиртного, но сегодня вечером виски доставляло ему удовольствие – улыбка давалась без труда, пальцы скользили по поверхности предметов и тканей, не ощущая шероховатостей, и он благосклонно слушал болтовню собеседницы, для которой настоящего не существовало. Они сближались над временем, минуя лишнюю эпоху и назойливых юных мертвецов. Подружка перебрасывала Ангелу мостик из имён неуязвимых стариков, возродившихся и ринувшихся в борьбу или окончательно застывших в своём неизменном образе. Она подробно рассказывала о мелких довоенных дрязгах, каком-то подлоге, вызвавшем скандал весной четырнадцатого года, и голос её задрожал, когда она заговорила о смерти Малышки:
– Это случилось за несколько дней до твоей свадьбы, мальчик мой. Чувствуешь, какое совпадение? Это всё судьба, судьба! После четырёх лет чистой безмятежной дружбы… Мы бранились день-деньской, но только при посторонних. Потому что, понимаешь, это внушало людям мысль, что у нас любовь. А если бы мы не ссорились, кто бы в это поверил? Вот мы и поносили друг друга, словно нас чёрт за язык дёргал, а все посмеивались: «Вот она, настоящая страсть!..» Сейчас я расскажу тебе про одну нашу ссору, ты с ума сойдёшь: ты, конечно, слышал про мнимое завещание Массо…
– Какого Массо?
– Массо один, ты прекрасно его знаешь! Завещание, которое он якобы передал Луизе Мак-Миллар… Это случилось в девятьсот девятом году, я тогда была в компании Жеро, в числе его «верных собачек», нас было пятеро, и он угощал нас в Ницце каждый вечер в «Прекрасной Мельничихе», да, тогда на набережной все только на тебя и смотрели, ты появлялся весь в белом, как английский младенец, и с тобой Леа, тоже в белом… Ах, какая пара! Восьмое чудо света! Жеро поддразнивал Леа: «Ты слишком молода, дитя моё! И к тому же чересчур горда, я найму тебя лет через пятнадцать-двадцать…» И такой человек ушёл из жизни!.. На его похоронах лились настоящие слёзы, толпа рыдала… Да, так я доскажу про завещание…
Поток мелких событий, сумбурных сожалений, сценок из довоенной жизни, воссозданных в стиле вдохновенной плакальщицы, захлестнул Ангела. Он склонился через стол к Подружке, тоже придвинувшейся поближе, голос её в трагических местах понижался, она то испускала внезапный стон, то разражалась смехом, и он вдруг увидел в зеркале, как они вдвоём похожи на недавно шептавшуюся здесь пару. Он встал, чтобы разрушить это сходство, и бармен встал тоже, но не приблизился, как хорошо вышколенная собака, когда хозяин уходит из гостей.