Отмеряя за раз саженное расстояние, медленно и плавно переставляя ноги, словно он катался на гигантских шагах, Ерёмин подошёл. В знак приветствия, хотя они уже виделись сегодня на катере, он поднял руку, спросил в телефон, что делать. Рассмотреть лицо Ерёмина из-за темени и известковой мути Баглей не мог, но ему почему-то казалось: Ерёмин не переставая улыбается всем своим широким, толстогубым лицом, спокойно и добродушно.
— Ты, когда на гребень выходить будешь, побережись, — показал Баглей напарнику на крутой откос, уходящий от них вверх под большим углом. — Начнёшь вот сюда, да не гони, а то самого завалит…
И, растолковывая задачу, старый Баглей сам не заметил в полутемном царстве водорослей, ракушек и рыбёшки, как в руках его снова очутился ломик, и он вкалывает, вкалывает рядом с Ереминым, и от них обоих, как от диковинных подводных чудищ, быстро бегут вверх султанчики воздушных пузырьков.
Сумрак вокруг сгустился, и колыхание стало ощущаться явственней. Глотов оттуда, сверху, включился и спросил, чего Баглей застрял.
— Годи трошки, — недовольно отозвался Баглей. Теперь он уже был раздражен, как раздражается человек, которого отрывают от дела без нужды.
И, слыша нарастающее ворчание Глотова, сказал: — Выхожу… Оркестр там приготовь.
На что Глотов охотно и весело отозвался: — Ага! Как же без оркестра? Обязательно! Баглей пробился сквозь массу воды к Ерёмину и толкнул в плечо: ухожу, мол, пока… Но Ерёмин увлеченно продолжал работать. Он орудовал так уверенно и свободно, будто ему не приходилось преодолевать сопротивление толщи воды, замедляющей движения, искажающей направление удара.
И в тот момент, когда, ударив особенно удачно, он поддел ломом над собой здоровущий камень, отчего чуть сам не взлетел вверх, весь пласт, державшийся на этом камне, стал медленно оседать, оседать и вдруг быстро пошел вниз.
Баглей первым узидел опасность, присел, охнул, схватил Еремина за манжету рубахи и потащил в сторону, но было уже поздно. Ухнувшая полоса грунта, волоча камни, лазиной ринулась на них. Ринулась как-то плавно — казалось, можно ещё успеть вырваться из-под нее, — но вместе с тем так быстро, будто все, что происходило, было нереально, во сне.
И Баглей с запоздалой горечью подумал: «В воде не побежишь…»
Его сильно ударило в голову, шлём загудел, как колокол. «Бум-м… бум-м!..» — отдалось в ушах. Он упал на колени, больно ударясь о камень. Сверху навалилась непомерная тяжесть, на мгновение всё померкло, но вот сознание вернулось, и все равно вокруг было совершенно темно.
«Ослеп!» — мелькнула дикая, непривычная мысль. Баглей ощупал себя: всё было цело, руки двигались, ноги снова прочно упирались в грунт, вода нигде не пробивалась, не сочилась. Поднял руку, но не успел разогнуть в локте, как она во что-то упёрлась. Теперь понял: не ослеп он от страшного удара по голове. Вот она, ещё одна вмятина в шлёме.