— Обращайтесь ко мне с любыми просьбами. Кроме подобных…
Я отважился вслух изумиться:
— Значит, если б ее третий, погибший на фронте, брат был жив, его бы тоже уволили?
А тут еще подоспел донос о том, что мы с Кассилем организовали в Союзе писателей сионистский центр. Вовсю уже полыхало «дело врачей»… Помня разговор о Кате Бобрышевой, мы за помощью к Фадееву не обратились. Хотя если б «лучший друг писателей» вскоре не освободил нас — да и весь земной шар! — от себя, наша с Кассилем судьба была бы предрешена.
Однажды Сергей Преображенский, первый заместитель главного редактора «Юности», предложил мне:
— Поедем вечером на дачу к Фадееву.
— Но мы с ним едва знакомы.
— Ничего… Он любит новые лица. Особенно молодые… Тогда я был молодым.
Преображенский сам ничего не сочинял. Но и окололитературным человеком его назвать было нельзя. У него имелся врожденный литературный вкус, и он почти безошибочно отличал талант от безосновательных претензий на него. Из писателей Александр Фадеев более всего, мне кажется, тяготел к Александру Твардовскому, а из тех, кто, хоть и не пером, но служил литературе, — к Сергею Преображенскому. Сергей Николаевич был, бесспорно, в курсе всех, весьма запутанных, личных фадеевских перипетий. Но из его уст ни один, даже малозначительный факт не стал ничьим достоянием.
…Фигура Александра Александровича, склонившегося над столом в большой и пустынной комнате, олицетворяла одиночество.
— Пить не будем! Условились? — сам себя уговаривал он.
— Значит, минуя выпивку, перейдем к закуске! — поспешно согласился Преображенский. Тем более что закуску привез он сам: малосольные огурцы, маринованные помидоры, какие-то пирожки из ресторана Дома литераторов. Это действительно была не еда, а закуска.
Но Фадеев от своей трезвенности в тот вечер не отказался.
— Целый день думаю, так сказать, об одном и том же.
— О чем? Или о ком? — поинтересовался Сергей Николаевич.
— О нем.
И хоть со времени смерти Сталина прошли уже годы, было ясно, кто именно тот о н, о котором размышлял Александр Александрович.
— Он владел загадочной магией воздействия на окружающих. Так сказать, силой политического и психологического гипноза. Могу, так сказать, засвидетельствовать, потому что на собственном опыте убедился…
Бесконечные фадеевские «так сказать» придавали его речи ироничный оттенок. Словно бы он нарочно, профилактически амортизировал ими возвышенность и велеречивость, которых всегда опасался.
— Кажется, теперь помаленьку, так сказать, освобождаюсь от власти того гипноза. Выпутываюсь! Но все-таки…